наш султан любит мир, с соседями ладит, народ его любит. А коли кто-то ищет смуты и вылезает из кожи, он его немедля посылает в царство рыб, но без головы. Турецкими вельможами движет не любовь к родине, а всего лишь сумасшедшая жадность. Ежели тут восстанут янычары, их сразу усмиряют деньгами. Этот султан лишил головы своего кизляр-агу[537], у которого сокровищ было, как у князя, однако ему не сиделось на месте, и он принялся подстрекать людей против султана. Счастливее, чем кизляр-ага, никого не может быть в этом мире: ведь он постоянно на глазах у султана, он стережет его жен, он может собрать столько сокровищ, сколько хочет, хотя зачем ему, детей у него не может быть, жены ему совершенно не нужны, поскольку то, что является причиной такой нужды, у него отрезано ножом.
172
Родошто, 1748, 20 maji.
Милая кузина, вижу, ты устала читать в моих письмах про дождь, холод, жару и хочешь, чтобы я написал что-нибудь о турецком дворе, его обычаях, о том, как им управляют, как содержат. Все это хорошо и полезно, но тогда я должен был бы писать не письмо, а книгу. Вижу я, женщины умнеют со временем; добавлю, даже и о мужчинах это можно сказать, им тоже необходимо, чтобы время стало их учителем. Перед этим мы думали только о веселье, теперь хотим знать, какие обычаи господствуют в империи. Чем бы ни объяснялось такое изменение, я, милая кузина, должен подчиниться и выполнить твое желание, насколько мне это удастся.
Прежде всего, невозможно не удивляться тому, что великая эта империя держится столько времени, как невозможно не объяснять ее укрепление и прирастание посредством оружия, скорее Божией волей, чем способом правления или умом тех, кто ею правит. Мы не сможем думать по-другому, если посмотрим, как велика власть султана, которая часто лишена и разума, и высокой нравственности, однако речи и поступки его, пускай в них мало разума, являются законом и примером для всех. В Порте никому не помогут подняться к высшим должностям ни принадлежность к знатному роду, ни заслуги, — но одно лишь расположение султана. Чем уравновешивается такой странный обычай? Жестокостью наказания: того, кто вздумает подстрекать против империи, тут же убивают, и только это держит пашей в узде. Жестокость и насилие — такова натура турок. Способ правления они взяли из военного быта — и не изменили его ни на йоту; рабское повиновение стало их натурой. В этой великой империи необходимо сразу, в самом начале остановить того, кто против нее что-то затевает, и первое же подозрение должно караться казнью...[538] Ну вот, пока достаточно, в другой раз напишу больше или меньше. А может, ты хочешь, кузина, чтобы я тебе написал историю империи? Все равно доброго здоровья. Спокойной ночи! Кто это видывал, чтобы в мае месяце так много писали!
173
Родошто, 26 julii 1748.
Кузина, как мы, что мы? Водная наша почта идет очень долго. Ты пишешь, кузина, что с удовольствием прочитала мое письмо, где я рассказываю о жизни Порты, и просишь продолжать, потому как это тебе интересно. Я же всегда думаю о том, чтобы тебе угодить; так что начну не о господах, а о госпожах.
Ты знаешь, кузина, что турки с оружием в руках завоевали в Европе, Азии и Африке большие и богатые края, в которых султан стал полновластным и вечным властителем; но отсюда нужно вычесть имущество, принадлежавшее священникам и церкви, поскольку священники у них тоже любят богатство.
Итак, султан, полновластный владелец всех земель, с самого начала разделил покоренные земли между своими военачальниками, чтобы наградить их за хорошее поведение. Эти владения называют тимарами, но это не венгерские тимары[539]. И тот, кто получил такой надел, обязан поставлять по требованию султана определенное число верховых воинов. Но не лишне узнать, что, хотя эти земли и передаются по наследству, владеют ими так, словно получили в аренду, поскольку султан может их отобрать, когда захочет. По причине такой абсолютной власти султана турки называют его земным богом, то есть тенью бога, потому и считают ученые доктора, что султан выше закона. Конечно, в определенных вещах султан спрашивает совета у муфтия, но если совет не понравится султану, он, не раздумывая, сместит муфтия и возьмет такого муфтия, который скорее может ему угодить. Турки также считают, что султан может изменить свои обеты и обещания, ежели они в чем-то наносят ущерб его абсолютной власти. Конечно, когда султан становится султаном, он дает клятву, что будет защищать турецкую веру и законы Магомета, но тот же самый закон называет его рупором и толкователем законов. Известно также, что ученые доктора-правоведы в вопросах веры ограничивают всевластие султана, а в делах государственных признают его всевластие. Я уже написал достаточно, даже крымский татарин в такую жару не стал бы заставлять своего раба писать больше.
174
Родошто, 26 oktobris 1748.
Здесь, милая кузина, выдался хороший урожай, я даже делаю полынное вино. Виноград так дешев, что за одну полтуру дают три окка[540] великолепного сладкого винограда, это примерно девять фунтов. Если виноград дешев, работы с ним немного, как и другой полевой работы. Например, в этом месяце собирают хлопок, ту же землю снова засевают в декабре, потом вспахивают примитивной сохой с двумя волами, а в июне собирают пшеницу, как камыш. Да, я и забыл, что должен писать про женщин. Турки среди прочих хороших добродетелей выше всего ценят послушание; послушанию первым делом учат тех, кого воспитывают при дворе султана, предназначая их для высоких должностей. Точно так же тех, кто покорно принимает смерть по приказу султана, считают мучениками и верят, что те прямой дорогой попадают в рай. По этой же причине всем, кто занимает должности, дают имя кул, потому как они — рабы султана[541]. И даже великий визирь считает для себя большой честью носить это имя. Так что можно сказать, вся империя состоит из рабов. Юношей, которых воспитывают при дворе, держат взаперти, как в темнице, двадцать, тридцать, сорок лет. Почти у всех пашей мать была рабыней, и сами султаны всегда рождаются от рабынь; вот почему турки так склонны к рабскому подчинению. Больше писать пока не стану, потому как вчера было большое солнечное затмение, даже видны были звезды.
175
Родошто, 29 novembris 1748.
Это мое
