Скорик перечитал запись своего разговора с ним:
"Когда вы в последний раз видели Кубракову?" "За день до ее отъезда".
"В связи с чем вы заходили к ней?" "У них в лаборатории на компрессоре полетел трансформатор. Я нашел в одном месте. Мне надо было сообщить ей, потому что за него заломили большие деньги".
"Кто-нибудь присутствовал, когда вы были у нее?" "Сотрудник лаборатории Назаркевич".
"А о чем они говорили?" "Он спрашивал разрешения поехать на день в Богдановск".
"Он сказал зачем?"
"Сказал, что на мехстеклозавод".
"Потом, кажется, в четверг, вы справлялись у секретарши, не вернулась ли Кубракова?" "Да. Надо было решать с трансформатором, владельцы торопили. Теперь на такие вещи спрос большой".
"Кубракова разрешила Назаркевичу поездку в Богдановск?" "Разрешила. Ей тоже надо было туда, и он согласился взять ее".
"Что значит "согласился". Может, предложил, она все же его начальница?" "У них отношения не очень…" "В каком смысле?" "Ну если уж точно, как кошка с собакой" "Откуда вы знаете о характере их отношений?" "Об этом весь институт знает".
"На какой почве они враждуют?"
"Она вроде зажимает его, не дает ходу".
"И все-таки он согласился ее отвезти?"
"Сквозь зубы".
"На чем они поехали?"
"На его машине".
"Какая у него машина?"
"Тройка".
"А цвет?"
"Красная"…
Вот и все. Видел ее за день до отъезда. Интересовался у секретарши, не вернулась ли еще. Ну и что?..
Он сидел, уставившись в бумаги, пытаясь за пределами ответов на свои вопросы увидеть иной их смысл или какие-нибудь противоречия. Но ничего не получалось. В списке невычеркнутым оставался Назаркевич. Скорик позвонил Агрбе. Однако телефон молчал. Видимо, Агрба еще не вернулся…
13
Я нервничаю – в пачке осталось четыре сигареты, а идти в магазин неохота! Скоро Рождество, а за окном серый унылый день, дождь со снегом, ревет тяжелый каток, заравнивая дымящийся асфальт, насыпанный прямо в лужи. Два мужика в оранжевых безрукавках, сбрасывая совковыми лопатами с самосвала асфальт, смеются. Чему? Может быть бессмысленности своей работы? Через дорогу вижу, как сосед вставляет в окна своей квартиры в бельэтаже раздвижные решетки. На нашей улице многие жители первых этажей уже проделали эту операцию: квартирные кражи пошли по городу, словно ветрянка в детском садике. Выглядят эти зарешетченные окна, как тюремные. "Камерная жизнь", – пошутил сосед…
А я в свободное от посещений суда, следственного изолятора, прокуратуры время, пишу. Председатель областного суда, мой бывший сокурсник по юрфаку, разрешил мне взять из архива дело Кубраковой. Правда, не домой. Выпискам из него я занимаюсь в полуподвальной комнате, где лежат кипы чистых бланков, пачки новеньких папок, коробки с копировальной бумагой, катушки с лентой для пишущих машинок и прочая канцелярская дребедень. Тут царствует завхоз, высвободивший мне в уголке стол. Здесь тихо, никто не мешает, не задает вопросов, не заглядывает через плечо. Плохо только, что курить приходится выходить на улицу…
Итак, вернемся в тот июнь. Однажды вечером раздался междугородный телефонный звонок. Неля – моя суетливая, настырная троюродная сестрица из Харькова сразу пошла в атаку:
– Ты меня хорошо слышишь?
– Слышу, слышу.
– Как живешь? У тебя все в порядке?
– В порядке, – ответил я, понимая, что это было пустое предисловие.
– Что у вас там произошло? Что случилось с Кубраковой?
– С какой Кубраковой?
– Ну завлаб НИИ металловедения! Я приезжала к вам на ее симпозиум… До нас дошли слухи, что она погибла. Это правда?
– Не знаю никакой Кубраковой, ни о том, что с нею случилось, раздраженно ответил я. – А в чем, собственно, дело? Это твоя подруга?
– Нет, мы мало знакомы. Но я не люблю слухов. Я хочу знать все точно. У тебя есть связи в прокуратуре. Выясни! – командовала она. – Это во-первых. Во-вторых, я оставляла ей свою статью. Она обещала прочитать и сделать пометки. Мне важно получить ее ради этих заметок. Очень прошу, займись этим немедленно!
– Ты понимаешь, о чем просишь?! – вскипел я. – Даже если по случаю гибели твоей Кубраковой возбуждено дело, меня к нему никто и близко не допустит. И никого об этом просить не стану!
– Но ты же известный адвокат! – давила Неля. – В конце концов у тебя есть какие-нибудь родственные чувства, элементарные обязанности перед близкими.
– Есть, есть, – успокоил я ее, хотя она прекрасно знала, что мы друг к другу никаких особых родственных привязанностей не испытывали. Единственное, что могу – это попытаться что-нибудь узнать о твоей статье, – сказал я, понимая, что она не отвяжется.
– Обещаешь?
– Обещаю попытаться. Никаких гарантий.
– И если можно – подробности о гибели Кубраковой, – уже льстиво попросила она.
– Я уже тебе все сказал!
– Какой ты все же… Ну ты же меня знаешь… Мне так хочется…
– Все, Неля! До свидания, – опустил я трубку.
"Господи! – подумал я, остывая. – На кой черт в Харькове знать подробности о гибели какой-то Кубраковой, с которой у нее шапочное знакомство!" И тут я представил себе торжество Нели, когда она полушепотом кому-нибудь сообщит: "Только между нами. Информация абсолютно достоверна, мне по секрету сообщил мой брат. Он известный адвокат"…
Кажется, дней через десять я был в областном суде по каким-то своим делам. Закончив их, спустился ниже, где была прокуратура и вспомнив просьбу Нели о статье, решил заглянуть к Щербе – авось что-нибудь выясню, хотя уверенности не было никакой: во-первых, возбуждено ли вообще дело по факту гибели Кубраковой, а если и возбуждено, то оно могло быть в любой из районных прокуратур города или в городской, о чем Щерба мог вообще не знать…
Я постучал в его дверь, и не дожидаясь ответа, вошел. Напротив Щербы сидели Скорик и прокурор-криминалист Войцеховский. Они о чем-то спорили.
– Садись, Артем Григорьевич, я скоро освобожусь, – кивнул мне Щерба.
Чтоб не создавать неловкость своим присутствием, я достал из кейса свежий номер "Аргументов и фактов", принялся читать, и хотя не прислушивался к их разговору, все же уловить какие-то детали его мог. Говорил Войцеховский: -…Я был на кафедре патологической анатомии и судебной экспертизы. Эти светила категорически утверждают, что установить его наличие в крови и тканях невозможно. У нас во всяком случае. Может в Москве и есть какой-нибудь мудрый гематологический институт, но попробуй туда доберись, да и там, как говорят наши патологоанатомы, вряд ли определят. Это во-первых, во-вторых, мое предположение всего лишь плод умопостроений, нет у нас никаких реальных оснований считать его надежным. Так что эксгумация бессмысленна, – завершая какой-то предыдущий разговор, произнес Войцеховский.
– Я еще раз перечитал допрос Яловского, – сказал Щерба. – Все скользко, вроде что-то и пощупать можно, а прикоснешься – утекает меж пальцев, как желе…
Потом что-то сказал Скорик, а Щерба спросил:
– Когда он выписывается из больницы?..
В это время зазвонил телефон, Щерба снял трубку, и я понял, что он увяз в долгом разговоре. Поскольку никакой срочности у меня не было, дальнейшее сидение в этом кабинете становилось малоприятным. Поднявшись, я помахал ему рукой, а он прижав трубку щекой к плечу, сделал жест, мол извини, задергали…
Много позже обрывки слышанного в тот день всплыли из запасников памяти и я найду им место в своем повествовании…
14
Майор Агрба легко завязывал знакомства, умел их сохранять, поддерживать. И если многие его коллеги отправлялись в командировки в районы области тряскими, провонявшимися бензином и потом рейсовыми автобусами, то Джума Агрба ездил на "персональных" машинах: накануне звонил знакомому руководителю предприятия или хозяйства. Поговорив о жизни, он приступал к главному: "Понимаешь, дорогой, надо срочно проскочить в район. Что предложишь?" – И "предлагать" приходилось: "Могу только "уазик". – "Прекрасно!" Агрба не нахальничал, у одного и того же начальника одалживался не более трех-четырех раз в год. Но поскольку номерами телефонов таких полуприятелей у него был исписан почти весь алфавит блокнота, подобные просьбы никогда не отвергались и автобусами Джума не ездил…
Встав в половине шестого утра, Агрба плотно позавтракал (еда в доме была культом, и время суток тут не имело значения), с наслаждением закурил и вышел ждать машину, на этот раз обещанную директором межобластного комбината "Укрбытреклама". Ровно в шесть подкатила потрепанная и перекрашенная в серый цвет "Волга". Майор уселся на заднее сидение. Тут был простой расчет: пока выберутся за город, поболтать с шофером, чтобы расположить его к себе, а на трассе вольготно раскинуться и заснуть: два часа сна для сыщика тоже иной раз подарок, иди знай, сколько за сутки достанется такой благодати!..
