Римма удержала его за рукав.
— Я ведь еще плохо разбираюсь. Может, они все долго работали?
— Конечно. Ведь это безобразие доверять ученице такие ответственные дела. Могли вы позабыть отметить в паспорте, что аккумулятор проработал лишние часы? Могли. Значит, дело не в подмене, а в обыкновенной забывчивости. А это уже другой коленкор, золотко.
Не совсем понимая логику рассуждений Толь Толича, Римма все же догадывалась, что тот желает ей добра, а потому покорно соглашалась. Да, она забывчива. Да, она не помнит, на всех ли аккумуляторах ставила отметки о проработанных часах. Да, вполне вероятно, что в «Унионе» стоят банки, которые уже отслужили свой срок. Да, Мингалева не всегда контролировала ее работу.
— Так и говорите, если будут спрашивать, — сказал Медоваров, приподнимаясь. — Попробую что-нибудь для рас сделать, золотко. Ох уж эти мне молодые кадры! — И, ущипнув Римму за пухлую щечку, отпустил с миром.
Он долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Затем, приподнявшись на цыпочки, чтобы среди деревьев разглядеть блестящий диск «Униона», трусливо поежился.
До чего же трудно продвигать новое! Ну хорошо, есть на свете и магнитные бури, и вспышки космических лучей. Набатников не хочет ждать и торопится поднять «Унион», чтобы чего-то там разглядеть. Но неужели у людей нет перспективного взгляда? Лучи были и будут, магнитные бури — тоже. А «космическая броня» — это перспектива. А попробуй скажи, посоветуй. Поярков доказывает, что полет откладывать нельзя. То же самое утверждают и астрономы, и радиофизики, и метеорологи. Странные люди, все они торопят, обрывают звонки — спрашивают, скоро ли? Дерябин со своим дружком Ярцевым ждут не дождутся испытать какую-то невероятную штуковину. Курбатов — изобретатель фотоэнергетической ткани — шлет телеграммы. Только ведь надо понимать, что все эти дела в плане не значатся. Раньше на «Унион» не рассчитывали, обходились как-то. И насколько известно Толь Толичу, там, наверху, заняты более серьезными вопросами, чем определение срока испытаний обычной летающей лаборатории. Валентин Игнатьевич в курсе, намекает, что все передоверено Набатникову. А с ним Толь Толичу детей не крестить.
Вслушиваясь в настороженную тишину ракетодрома, Медоваров пугливо озирался. Ему представлялось, что «Унион» уже поднимается, а рядом стоит Валентин Игнатьевич и строго глядит на Толь Толича: как это он допустил? Такое дело угробить!
Чувствуя шаткость своего положения, Медоваров панически боялся потерять испытанную опору, Литовцева. Всемогущий человек, незаменимый!
Научно-исследовательский институт, в котором он работал, перевели из Москвы поближе к новостройкам. Так что же вы думали? Лабораторию Валентина Игнатьевича передали другому институту, остающемуся в столице. Значит, ценят человека. Государственный масштаб! А до этого, когда его судьба решалась, он говорил в шуточку, что будет работать в пивном ларьке, а из Москвы не уедет. Смеялся: «На пивной пене я заработаю не меньше, чем на химии крупных молекул». Да, избави бог, случись что с ним — не пропадет, останется в Москве, будет где-нибудь консультировать или в крайнем случае бросит все и займется разведением клубники на своей даче. Так он и пригрозил, когда институт переезжал в другой город.
А что делать Толь Толичу? Своей дачи у него нет, а ведь загреметь с должности легко. Сейчас самостоятельность требуется, решительность. Самому мозгами надо раскидывать, а не ждать, пока тебе сверху укажут. Вон ведь какая перестройка пошла!..
И Толь Толич вдруг почувствовал жалость к себе. Он человек скромный, знает свое место, не лезет в первые ряды. Куда ему до Набатникова, Пояркова, Курбатова! У него нет ни знаний старика Дерябина, ни даже способностей мальчишки Багрецова. Ничего нет! Вот и приходится выкручиваться: иной раз сыграешь на людских противоречиях, на ошибках, на разности интересов, на горе и счастье людском. Хлопотное дело, опасное, но привычка выручает.
Он любил решать хитроумные задачки, но не шахматные, а житейские, ну, скажем, такие: можно ли остановить поезд, не прикасаясь к стоп-крану, не размахивая на путях красным флажком и, конечно, не ложась поперек рельсов. Валентину Игнатьевичу такую задачку решить — раз плюнуть. Ну, а он, Медоваров, человек маленький, способен найти решение? А ну-ка попробуем. И после тщательного анализа возможных вариантов. Толь Толич приходил к выводу, что задача ему по плечу. Никто и никогда не догадается, что поезд остановился по желанию товарища Медоварова. Конечно, найдутся пострадавшие, но это уже частности. Так и сейчас. Глупая девчонка, коль она сумела проштрафиться, должна поезд остановить или, вернее, задержать его отправление. В данном случае Толь Толич подразумевал отправление «Униона» в ионосферу.
Эта задача его увлекала. Каково же будет развитие событий? Толь Толич проявляет бдительность, показывает Дерябину технические паспорта и говорит, что ярцевские аккумуляторы в «Унионе» надо заменить другими, ибо в таком ответственном мероприятии рисковать нельзя. Старик, конечно, на дыбы. Приглашается Римма, она весьма натурально ревет и признается, что не помнит, ставила ли отметки о проработанных часах на всех аккумуляторных банках. Старик хватается за сердце, но ничего не поделаешь — надо исследовать каждую банку. Да и тут нет уверенности, что в самый ответственный момент какой-нибудь аккумулятор не «скиснет».
Толь Толич утешает старика и советует затребовать новые аккумуляторы из лаборатории Ярцева. Но дело в том, что они еще не готовы. «Примите срочный заказ». — «Пожалуйста, только сразу его выполнить нельзя — технология сложная». Проходит время, и вот уже высылаются новые аккумуляторы Ярцева и вместе с ними — новые иллюминаторы Литовцева.
Вдруг мелькнула блистательная мысль: «Да ведь я должен, обязан предупредить насчет аккумуляторов. Кто поручится за девчонку, что она не перепутала все на свете. Тогда может быть авария, гибель «Униона».
Стало удивительно легко на сердце, и Толь Толич почувствовал, как в нем просыпается что-то вроде благородства.
Зная, что даже поздно вечером Дерябин окажется на месте, Толь Толич не торопился с осуществлением задуманного плана. Он прежде всего позвонил Литовцеву домой, успокоил его, что «все будет в ажуре», и лишь тогда пошел к Дерябину.
У Бориса Захаровича никогда не было своего кабинета. Вся жизнь прошла в лаборатории, где нет мягких кожаных кресел, ковров, тихого уюта и длинных заседаний. Поэтому на приглашение Набатникова воспользоваться его кабинетом Дерябин ответил отказом и выбрал себе место в зале центрального пункта телеуправления.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
