Пустой полутемный зал. На высоком вертящемся кресле возле пульта с кнопками, рычажками, штурвалами сидит Дерябин и, рассматривая схемы анализатора Мейсона, почесывает карандашом подбородок.
Маленькая лампочка освещает схему, нижнюю часть лица, остальное все теряется в полумраке.
— Электроэнергию экономите, Борис Захарович, — подшучивал. Медоваров, один за одним включая верхние плафоны дневного света. — У них здесь лимита нет.
Он присаживается на другое такое же кресло, морщится, пристраивая аккуратненькие сапожки на нижней перекладине, и сразу же приступает к делу.
— Большие неприятности, Борис Захарович. Я сейчас допрашивал эту дуреху Чупикову. Она призналась, что не всегда отмечала на паспортах аккумуляторов, сколько часов они проработали. Где у вас гарантия, что в самых ответственных испытаниях ярцевские аккумуляторы не откажут? Ведь вот паспорта нашлись. Толь Толич вытаскивает их из кармана и протягивает Дерябину. — Здесь число циклов отмечено. А на других? Мингалева тоже хороша. Доверить ученице такое ответственное дело!
Борис Захарович подробно расспрашивает, где и как были найдены паспорта, и, убедившись, что Мингалеву здесь особенно винить не в чем, ведь Толь Толич сам придумал для Риммы должность ученицы-лаборантки и покровительствовал ей, пришел к заключению, что во всей этой истории главная вина лежит на самом Медоварове.
— Вот они, ваши кадры! — Дерябин сердито смотрит на него поверх очков. — Я не знал, а то бы запретил этой девчонке даже близко подходить к аккумуляторам.
— Кто из нас не ошибается, Борис Захарович? — елейным голоском поет Медоваров. — Секретаршей Чупикова работала хорошо. Решили перевести на производство. Десятиклассница, из трудовой семьи, анкета чистенькая. И вдруг преступная халатность. За такое дело и под суд отдать могут.
Дерябин резко поворачивается на вертящемся кресле. В глазах загораются сердитые огоньки.
— Кого под суд? Неужели вы не видели, что это самая обыкновенная пустышка с танцплощадки? Ведь, кроме этого, у нее за душой ничего нет. Она равнодушна ко всему: к труду, к книге, к окружающим. Вот этих окружающих и судить надо. Боюсь только, слишком длинную скамью придется для них делать. В зале суда ее воспитатели не уместятся.
«Горяч старик, — с ухмылочкой думает Толь Толич. — Готов всех посадить на скамью подсудимых. Да разве в том дело, что девчонку не распознали? Она же видна как на ладони. А люди за нее просят, ходатайствуют. Уважаемые люди, полезные. Ведь не в лесу живем».
— Шут с ней, с девчонкой, — отмахивается Медоваров и переходит к главному: — Я, конечно, здесь человек посторонний, но в моем хозяйстве произошла эта неприятность. Каюсь, Борис Захарович, каюсь. Воспитательная работа у нас не на высоте. Только что же теперь делать? Неужели вы оставите в «Унионе» такие подозрительные аккумуляторы?
— Нельзя. А кроме того, из-за нашей неорганизованности может пострадать изобретатель.
— А что, если срочно заказать ему новую партию?
— Не успеет.
— Да ради такого случая можно подождать недельки две.
— Нецелесообразно. Аккумуляторы заменим другими.
— Что вы говорите? — всплескивает руками Толь Толич. — Нечуткий вы человек. Отнять у изобретателя такую честь? Научную славу?
— Ярцеву реклама не нужна. Он скромен и очень, очень богат.
— Шутите, Борис Захарович, какой у него заработок? Ведь он обыкновенный инженер, а не академик.
— Да я не о том говорю. Ярцев богат, богат идеями, смекалкой. Неудачи словно окрылили его, и он уже давно придумал что-то совершенно потрясающее. Сегодня по телефону клялся, божился, что через три дня высылает новые АЯС-15.
— Через три дня? — упавшим голосом повторяет Медоваров. — Тогда «Унион» и поднимется?
— Будем надеяться… Вы еще не представляете себе, что такое ярцевские аккумуляторы. Такое вы когда-нибудь видали?
Борис Захарович вынимает из кармана полосатенькую коробочку, вроде зажигалки.
— Эта штучка может заменить стартерный аккумулятор любой автомашины. А потом мы позабудем о бензиновом моторе и на улицах запахнет розами. Вот что могут сделать наши первейшие богачи, вроде Ярцева, Набатникова, Пояркова. Каково, а?
Медоварову не до восторгов. «Богачи», черт бы вас побрал!
Но вот и новая неприятность. Такого он не мог ожидать. Новая «космическая броня» сейчас не нужна. С борта самолета получена радиограмма от Набатникова.
— Полет «Униона» назначен на ближайшие дни, — обрадованно говорит Дерябин, потрясая листком. — Сюда летит целая делегация. Будут через час!
Он видит в дверях Багрецова и протягивает ему паспорта аккумуляторов.
— Выясните кое-какие подробности у Анны Васильевны. Да заодно скажите ей, что Анатолию Анатольевичу теперь все ясно. Не надо было доверять ученице. Ну, об этом мы еще поговорим.
Багрецов почему-то вздыхает, берет паспорта, идет к двери, но Дерябин его останавливает:
— Вот схема анализатора. Я кое-что подправил, сделал так, как в ЭВ-2. Прилетает Мейсон. Он настолько нетерпелив, что пожелал сразу же встретиться с вами в лаборатории.
— Но у меня там орел-разведчик. Может, убрать?
— Зачем?
— Неудобно. Ведь говорят, он честный изобретатель.
И вдруг рядом с его аппаратом — такая непристойность.
— Ничего, пусть посмотрит… Полезно.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В ней рассказывается о подготовке «Униона» к решающим испытаниям, о некоторых эффектных опытах, о разговоре Багрецова с настоящим американским капиталистом и что из этого получилось. А кроме того, Димка опять старается сделать людей счастливыми, для чего бросает камешки в окна.
На ракетодроме Ионосферного института приземлились два самолета. С ними прибыли Набатников и Поярков, несколько зарубежных ученых и специальная комиссия, составленная из крупнейших ученых страны. Членом этой комиссии был инженер из лаборатории Курбатова, одного из самых видных изобретателей, работающих в области фотоэнергетики, Пичуев, который впервые устанавливал телевизионные аппараты в «Унионе», а потом испытывал их в Заполярье, на строительстве «теплого города».
В ту пору Пичуеву помогала летчица Зинаида Зиновьевна Аверина. Многим известно, что она прыгнула с парашютом, чтобы спасти радиостанцию Багрецова и тем самым восстановить его доброе имя. Зина, или, как ее называли, «Зин-Зин», уже стала женой Пичуева, но прилетела сюда не просто женой, а вторым пилотом. В пути их разделяла перегородка между пилотской кабиной и пассажирским салоном, что совсем не нравилось Пичуеву. Так редко бывают вместе, и вдруг перегородка! Насмешка судьбы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
