class="p1">– Все хорошо? – с сильным шотландским акцентом спрашивает она, высунувшись из окна. Хайлендский акцент. Через две недели мы собирались ехать в Торридон, Билли и я.
– Все хорошо, спасибо. Слишком мало… опыта вождения.
Она бормочет что-то вроде «Лучше выпей виски и не садись за руль» и едет дальше.
Твою мать. Сойер!
Я бросаюсь к водительской двери и вылавливаю телефон из пространства для ног. Семнадцать пропущенных, в основном от Сойера, среди них два от Эмили. Еще два сообщения. Нажимаю на номер Сойера. Он явно слышал, как почти произошла авария. И я понятия не имею, когда оборвалась связь.
Его голос раздается после первого же гудка.
– Старик! Ты что…
– Да, все хорошо. Ничего не случилось. – У меня до сих пор зашкаливает пульс. Опустившись на асфальт рядом с машиной, я прислоняюсь спиной к крылу и подтягиваю колени к груди. – Было близко, но…
– Седрик. – Судя по голосу, он сам не свой. Блин.
– Прости.
– Прости? – Смех Сойера хриплый и немного дрожащий, за ним следует какой-то приглушенный звук и повисает продолжительное молчание. – Я тебе за это нос разобью, если ты рискнешь когда-нибудь сюда заявиться.
– Ладно.
– И буду бить, пока он не начнет расти внутрь. Ты хоть представляешь, что сейчас, черт тебя побери, творилось у меня в голове?
– Да. – Три процента. – Но я здесь, о’кей? Мне нужно спешить, батарея разряжена. Можешь сделать это для меня? Поехать в квартиру к Билли и позаботиться о том, чтобы она не сбежала? Чтобы дождалась? Меня?
– Что ты сделал?
– Ничего. Я ничего не сделал. – Вопрос в том, что наговорила ей мама? Она не хотела причинить боль Билли, но иногда перегибает палку, когда дело касается ее детей. А это касалось Эмили. В случае с ней она становится разъяренной мамой-львицей. – Но должен был кое-что сделать. Сойер. Пожалуйста!
– Сид, у меня паб открыт, а никого, кто…
Я издаю звук отчаяния.
– Ладно, – отвечает Сойер, а затем телефон выключается.
БИЛЛИ
То, что перед домом осталось одно пустое парковочное место, сродни чуду или как минимум дурному предзнаменованию. Спина болит от долгого сидения, а когда я выхожу, ожидая окунуться в освежающий, прохладный воздух, вместо него в лицо мне бьет настоящая жара, хотя уже почти вечер.
Я иду к двери и вздрагиваю, когда парень, сидящий рядом на земле, внезапно вскакивает на ноги.
– Сойер! Ты меня напугал.
Проклятье. Что он тут делает? И почему я сразу не узнала его белый фургон на другой стороне улицы?
– Привет, Билли. Я… все в порядке?
Я молча вставляю ключ в замочную скважину. Это плохо. Долгая дорога была утомительной, но помогла мне прояснить сознание. Я не могу остаться здесь и позволить Седрику наблюдать, как я разрушаю саму себя изнутри. Просто не могу.
Сойер идет за мной, идет за мной на четвертый этаж, к самой крыше, идет в квартиру, в которой из-за опущенных жалюзи создается нереальное впечатление полусна. Комнаты, которые хотели стать мне домом, моргают, спросонья глядя на меня. Они ждали меня только завтра утром.
– Билли, давай поговорим, а? Я больше часа ждал тебя под дверью. У тебя же найдется для меня пять минут?
У меня даже минуты нет.
– Я не буду это обсуждать. – Я слишком нестабильна и слишком боюсь, что мои желания и порывы вновь окажутся сильнее меня.
Я хочу остаться – конечно, хочу! Но не могу допустить, чтобы Седрик сломался из-за меня так же, как из-за Люка.
Хотя бы один-единственный раз нужно взять себя в руки!
– Ну что он сделал не так? – Сойер следует за мной в мою комнату, где я без разбора бросаю шмотки в большую хозяйственную сумку. Нижнее белье, носки, футболки, джинсы. Рука рефлекторно тянется к книге, однако я ее останавливаю. На это нет времени.
Застыв перед трилобитом, которого подарил мне Седрик, я кладу его себе на ладонь и сжимаю пальцы.
На краткий миг чувствую пустоту, вакуум, невозможность за что-либо удержаться. Если сейчас уйду, то потеряю все. Все, что мне важно.
Я кладу трилобита в карман брюк.
Слишком поздно, Билли. Ты все это уже потеряла. Выбросила на ветер, когда сунула в сумку Эмили тот чертов браслет.
Папка с документами о неоконченном высшем образовании вместе с ноутбуком тоже вмещается в сумку. Набросив на плечи плед с кровати, я протискиваюсь мимо Сойера на кухню и складываю в уже битком набитую сумку три яблока, пачку хлопьев, открытый пакет с нарезанным хлебом, а сверху добавляю бутылку воды.
– Что стряслось? – спрашивает Сойер и встает в дверном проеме, упираясь руками в дверные косяки по обеим сторонам. У него чертовски крупные руки. Почему я сейчас это заметила? Широкие плечи заслоняют мне выход. Слова Сойера требовательно пробиваются в комнату, заполняют ее и вытягивают изнутри весь воздух.
Я делаю шаг назад.
Он… ведь сейчас не запрет меня здесь? Не будет удерживать в помещении, которое до сих пор было моей собственной кухней!
– Билли, если Седрик поступил как говнюк, то расскажи мне. Я его в бараний рог согну, если он плохо с тобой обращался. Врежу ему. Превращу его в принцесску, если он сделал тебе больно. Буду мутузить, пока он не начнет петь, как Элли Голдинг, когда откроет рот. Только не уходи, не сказав ни слова, хорошо?
Я дышу через силу.
– Можешь… ты должен меня пропустить.
– Билли!
– Никаких «Билли»! Пропусти – меня – немедленно.
Он странно на меня смотрит. Затем все понимает и одним быстрым движением отступает в сторону.
Я бросаюсь вперед мимо него, бутылка с водой выпадает из сумки, падает на ламинат и катится по коридору. У меня мелькает мысль поднять ее, но я замираю.
– Скажи ему, что мне жаль. Пожалуйста.
– Нет. Скажи ему сама. Ты же не можешь…
– Я должна.
– Ты вернешься?
– Не знаю. – Возможно, однажды… когда не буду казаться чужой самой себе. Когда снова появится шанс, то… – Не знаю.
– Билли? – Сойер неожиданно улыбается, что совершенно сбивает меня с толку. – Я позвонил Крис. Она живет в Лидсе, совсем недалеко. Может, заедет как-нибудь выпить по стаканчику и…
– Здорово, – говорю я, сообразив, что он тянет время. Мое время. Оно мне нужно. – Мне правда очень жаль. За все.
– Билли, пожалуйста, подожди. Обдумай все еще раз, хорошо? Побудь где-нибудь неподалеку и подумай. Просто позвони ему и дай сказать то, что он хочет сказать. Пожалуйста. Дай ему шанс. Ты нужна Седрику.
Я поспешно киваю, в то время как мой разум закрывается, но открывается сердце, и начинают течь слезы.
Сойер прав. Наверное, я
