Этакий столик-карлик. На нем водка, пиво. Но в меру, чтобы не окосеть. К сему закуска, довольно легкая — бутербродики с тонкими ломтиками сыра и докторской колбасы. В мастерской художника Коноплева не принято много есть.
— Да-да, пища убивает. Ешьте меньше и будете жить долго-долго.
— А что надо есть?
— Ну, это каждому по его возможностям.
— Верно. Кому хлеб с колбасой, а кому с зернистой, — ехидно ухмыльнулся Ростовцев, маленький, в больших очках.
— А тебе что — не нравятся мои бутерброды? — спросил Вася.
— Почему не нравятся? Нравятся, я же ем, — и Ростовцев тут же стал жевать колбасу. — Но с икрой, наверно, вкуснее.
— Помешались вы на этой икре, — сказал Борин.
— Только потому, что ее нет, — сказал я.
— Тоже верно, — согласился Ростовцев. — Да, совсем забыл. Помянули вас, уважаемый, в «Литературной газете». — Это он обращается уже к Борину, — Читали последний номер? Но вот о чем я хочу вас спросить. Разве вы повинны в том, что никем не написан роман о рабочем классе?
Борин с недовольством взглянул на Ростовцева.
— Журнал не только пропагандист, но и организатор, — отрывисто сказал он.
— А если так, то вы тогда, конечно, виноваты, — ядовито ухмыльнулся Ростовцев.
— А вы что — не ошибаетесь?
— Нет, не ошибаюсь. С моими суждениями могут не соглашаться, они могут быть спорными, но не ошибочными. Разве вы не заметили, что искусствоведы всегда правы?
— Да, как и критики, — со злой иронией сказал Борин и поставил пустую рюмку на стол.
Это задело критика Кудряшова.
— А что, верно, очень неприятно, когда ругают в прессе? — сказал он и посолил пиво.
— Хватит посыпать раны солью, — примиряя их, сказал хозяин. — Все мы знаем, как бывает неприятно, когда нас ругают. А нас тоже ругают. Тоже поругивают. Вот ихний брат, — кивнул он на Ростовцева и сделал бодливое движение своей лысой головой на искусствоведа.
Тот ловко схватил его за бороду.
— Ага, попался!
Все засмеялись и выпили еще по рюмке.
— Я не читал этой статьи, — сказал я. — Не любитель смаковать подобное.
— И правильно делаете, — одобрил Борин и закурил.
— Да. Но если вас интересует роман о рабочем классе, имейте в виду — такой роман есть.
— Кто автор?
— Наш брат, газетчик. Знание материала превосходное. Идейно совершенно точно.
— Вы читали его?
— Да, конечно. С неослабевающим интересом.
— Я верю вашему глазу. Скажите автору — пусть зайдет в редакцию.
— Он заходил. Но ваш литконсультант вернул ему рукопись. А зря. Вот и вас подвел. Был бы напечатан роман, не было бы и статьи.
— Вот как? Хорошо, скажите, чтобы мне лично передал. Я сам прочту, хотя это и не в моих правилах. Надо всегда работать на доверии к аппарату. Надо или все доверять, или ничего. Придется выгнать вон литконсультанта. Никогда не знаешь, кто подрубит ствол. Так что пусть лично мне принесет.
На другой день я дословно передал разговор Половинкину.
— Давай не откладывай, тащи прямо Борину. В собственные руки. И учти, с тебя коньяк!
— О чем говоришь! Если бы только, — задыхаясь от радости, воскликнул Половинкин.
Он тут же помчался домой, схватил в охапку свой роман и с ним — прямым ходом в кабинет к Борину.
Всю неделю, пока тот читал рукопись, Половинкин ходил, как лунатик. И все ждал звонка из редакции.
Наконец звонок прозвучал. Завотделом прозы вежливо просил Александра Васильевича Половинкина прийти в редакцию для заключения договора на его роман «Рука помощи».
— Старик! — закричал мне Половинкин, отваливаясь от телефона. — Старик, я на Олимпе! После работы идем в ресторан, а сейчас я лечу в «Зарю». Приняли! Приняли!
И он исчез.
Роман «Рука помощи» был опубликован. Это событие было также отмечено в ресторане. А через неделю в городской газете появилась статья В. Орлеанского, в которой он резко критиковал этот роман.
— Сколько раз я вам указывал, — строго выговаривал Борину Ивнев, — редактируйте сами. Сами! Не передоверяйте аппарату. Хорошо, что хоть идейных ошибок в романе не было.
В эти и последующие дни я старался Борину на глаза не попадаться.
Половинкин ходил мрачный и всех спрашивал: «Кто такой В. Орлеанский?»
Я, конечно, отмалчивался, хотя и знал, кто скрывается за псевдонимом «В. Орлеанский».
БРАКОНЬЕРЫ
Он вышел на рассвете. Было холодно и сыро до озноба, но подогревали азарт и риск, которые у него теперь всегда появлялись, когда он выходил на незаконную добычу. Он все знал: и то, что бить щуку на нересте — браконьерство, и то, что только за одну острогу берут штраф пятьдесят рублей, за убитую щуку — двадцать пять, а за юрлака — самца щуки — десятку. Все знал, и тем больший азарт охватывал его еще с вечера, когда он подправлял каждый зубец остроги, сводя напильником острие на иглу.
Весна в этом году была какая-то нескладная. Поначалу стало греть чуть ли не по-летнему, так что вокруг взыграли ручьи, а потом внезапно похолодало — посыпал мелкий сухой снег, жесткая крупа. Замело. И вдруг хлынул дождь. Ему обрадовались, думали: ну, теперь-то весна установится. Но он перешел в холодный, секущий, и на несколько дней небо затянуло серым. А потом рванул ветер с севера, и снова пришла зима. Закружило. Все побелело. И странно было видеть скворцов в заснеженных ветвях тополей. Но так же резко северный ветер переменился на восточный. А на рассвете уже хватал с запада. Потом с юга. Менялся. И от этого щука в берег не шла. Да и лед мешал — то отходил от уреза, то налезал на дюны, и в воздухе от этого стоял непрестанный шум. Но к концу апреля весна все же установилась, лед
