Марест, делая вид, что внимательно слушает Бейля, пересчитывал пятифранковые монеты и заносил в записную книжку расходы этого дня. Мериме, не мигая, смотрел на своего друга. Бейль отпил глоток, указал пальцем на Мареста, усмехнулся и продолжал:
– Вы говорите о «Жакерии». «Жакерия» – прекрасная вещь, там все стоит на месте, у вас есть здоровый материализм, вы понимаете секретные пружины человеческих действий, вы прекрасно даете мотивировку поведения ваших героев, не считаясь с банальными взглядами нынешних французов. Там есть характеры, там есть энергия. Я с интересом отчеркнул на моем собственном экземпляре (можете не приносить мне другого) ту сцену, где крестьяне бросают повстанческий отряд перед началом полевых работ. Вот вам весь крестьянин, вы хорошо его поняли. Человек, добывающий хлеб насущный на пашне, целиком зависит от прихотей земли, календаря и погоды. Это не романтик, зарабатывающий журнальными статьями круглый год или, если хотите, круглый год живущий впроголодь, который в любую погоду и в любой месяц пойдет на баррикады. Горожане – совсем другая порода людей; можно ли осуждать одних, стоя на точке зрения других? Приветствую, вы создали прекрасную вещь. Но за каким чертом после этого вам понадобились ваши славянские лохмотья?
– Простите, дорогой наставник, «Жакерия» появилась через год после «Гузлы».
– Ну, тогда я вполне спокоен. Значит, это в прошлом. Если вы согласитесь не возвращаться к этой дряни, то я тоже соглашусь не возвращаться к этой теме. Меня беспокоит одно – вы, кажется, подружились с Виктором Гюго.
– Да, – сказал Мериме таким тоном, который показывал, что он не понимает удивления Бейля.
– Это он написал «Бюг-Жаргаль»?
– Да, – ответил Мериме.
– Какая возмутительная дребедень! Можно ли писать такие пошлости о благородном французе, его невесте и глупых неграх? Насколько мне известно, господин Гюго никогда не был дворянином, но пресмыкался он весьма усердно. Насколько его отец порядочнее этого стихотворца! Как геройски Леопольд Гюго, рискуя жизнью, поймал в Калабрии бандита Фра-Дьяволо!
Мериме молчал.
– Говоря правду, Риго и Туссен Лувертюр были оба порядочными негодяями, – сказал Марест.
– Что бы это значило? Марест заговорил, – сказал Бейль. – Это прямо голос из библии. Какого Валаама вы везли, дорогой Марест? Сколько вы сегодня истратили? Вам не жалко денег, потраченных на извозчика?
В это время встала женщина в розовом платье с широкими рукавами, сидевшая до сих пор у камина. Марест, не отвечая, направился к ней навстречу.
– В оценке «Бюг-Жаргаль» я с вами согласен, – сказал Мериме. – Если хотите, я вас познакомлю с мисс Кларнсон, у нее собирается небольшой кружок негрофилов, и там вы можете услышать интересные вещи. Она написала брошюру в защиту негров, она знала Туссена и передавала содержание интересного письма Туссена к Наполеону, когда тот был консулом. Туссен писал: «Первому среди белых от первого среди черных». Туссен, несомненно, героическая фигура, и так как он не царского рода, то его героизм опровергает мнение Виктора Гюго о том, что только негры царского племени способны на героизм.
Длинный стол гостиной был покрыт зеленым сукном.
– Как жаль, что карточный стол сломался! – сказала госпожа Жерар. – «Фараон» состоится за обеденным столом.
– Зеленая скатерть будет ползти, – сказал кто-то из гостей.
– А вы сидите спокойно и не оттаптывайте ног вашим соседкам, – раздался голос госпожи Ансло.
– А зачем вы меня выдаете? – возразил гость. – Господин Ансло может вас услышать.
Черноволосый, причесанный на пробор, с волосами, почти спускающимися на плечи, Поликарп Ансло разговаривал с молодой артисткой Французского театра. Он был совершенна увлечен разговором и, услышав свое имя, растерянно посмотрел в сторону говорившего.
– А? Что? – спросил он и, не дожидаясь ответа, опять улыбнулся и возобновил свой волнующий и интересный разговор.
Бейль подошел к его жене.
– Я прекрасно знаю, почему, встречаясь со мной у Кювье и Жерара, вы ни разу не позвали меня на ваши вторники. У вас бывают академики, а вы боитесь мешать сорта вин.
– Я не так боязлива, – сказала Ансло. – Но смешение вин дурно действует на голову. Все же я буду очень рада видеть вас в следующий вторник. Только, пожалуйста, без речей об эмигрантах, я уже слышала.
– Обещаю вам не говорить об эмигрантах, но хорошо, что вы не слышали моей речи об академике Жуй.
– Вы знаете, – сказала Ансло, – что у академика Жуй живет шестилетний мальчуган, который прекрасно пишет стихи и обладает удивительным голосом, – это сын его швейцара Мюрже.
– Академик Жуй пишет тоже недурные стихи, и если у швейцара красивая жена, то таланты мальчика дают прямое указание на его происхождение.
– Ну, вы говорите возмутительные вещи. Швейцар – вдовец, мальчуган живет с отцом в подвальной каморке. Какой-то русский… Ах да! Мой враг Яков Толстой, часто бывающий у Жуй, собирается отдать мальчика в школу на свой счет. Так вы придете во вторник?
– Буду счастлив, сударыня.
Глава тридцать седьмая
– Это единственная правильная позиция! – кричал человек в очках, нервно жестикулируя. – Можно, конечно, слушать крикунов, можно делать какие угодно глупости, но это не будет политика. В конечном счете, единственно, чего следует добиваться, – это устранения от власти Виллеля. Карл Десятый не злой человек…
– О, если бы король только знал! – произнес кто-то первую строчку шутливой песенки.
Разговор происходил в освещенной люстрой зале, со статуями, статуэтками, банкетками, обитыми зеленым шелком и штофными зелеными обоями.
– Король знает, но ему нужно такое большинство Палаты, которое обеспечило бы за ним возможность борьбы с темными силами, – продолжал человек в очках.
– Вы говорите в достаточной степени неопределенно, – возражал другой. – Ведь даже газета «Белое знамя», и та, при всей своей верности белому цвету времени, говорит, что политика почернела. Дело не в короле и не в его доброй воле, в которой я, кстати сказать, очень сомневаюсь, а дело в иезуитах. Даже белые знаменосцы считают, что иезуиты погубят Францию, что они заведут ее в тупик, что они слишком гнут назад, открывают дорогу социалистам в силу закона контрастов. Как только появляется черная ряса иезуита, так в предместьях появляются красные знамена. В Лондоне совсем недавно обнаружили клуб анархистов. Нельзя так бесконечно долго держать все отдушины закрытыми. Уж, кажется, правоверный католик Ламенне,[162] и тот находится под судом. Обратите внимание: никакое мероприятие, одобренное Палатой депутатов и Палатой пэров, не может быть проведено без согласования с секретным иезуитским комитетом, пользуясь гражданским термином. Они всюду насажали своих ставленников, которые действуют тихо и незаметно. Снимите сюртук с какого-нибудь секретаря министерства, и вы найдете черный крест на сорочке.
– Это все бред, все продукты воображения. Что могут сделать иезуиты, у которых всего семь коллегий во Франции?[163]
Хохот раздался в ответ на эти слова.
– Семь коллегий! – воскликнул третий, вступая в разговор. – Да знаете ли вы, что такое коллегия? Вообразите себе способы обработки человеческого материала в этих школах, все притупляющие и, по видимому, абсолютно нежизненные сведения, которыми чрезмерно, отягощают память воспитанников. Потом каждодневная исповедь двум взаимно проверяющим друг друга исповедникам с обязательством до конца выкладывать все мысли, сомнения и пожелания. Далее – строгая система представления об иерархии и религиозное повиновение старшему, дисциплина отречения от собственной воли, полная утрата собственных желаний, если они не разрешены церковью. Затем допущение системы мелких простительных грешков, запрещаемых на бумаге только для того, чтобы согрешающий чувствовал потребность раскаяния и благодарность к церкви за снисхождение, и, наконец, чисто военная тактика и стратегия, чисто военная разведка. Все это со времен Игнатия Лойолы, поднявшегося на защиту римской церкви против Лютера. Как вы думаете, воспитанник, прошедший такую школу, не является ли опасным самодвижущимся механизмом, выполняющим секретные директивы иезуитского ордена всюду, где бы он ни находился? Как вы думаете, сохранит этот самодвижущийся механизм какие-нибудь человеческие черты? Не является ли каждогодный выпуск из одной коллегии достаточным для того, чтобы создать очаг заражения французской атмосферы? А семь коллегий?
– Все это вздор, – ответил второй собеседник, – вздор, внушенный вам брошюрой Монлозье. Дело совершенно не в иезуитах, а в Палате. Необходимо наше оппозиционное большинство, которое обеспечит отставку Виллеля.
– Вы все о своем Виллеле, – сказал третий. – Неужели вы думаете, что Карл Десятый захочет опереться на какое-то оппозиционное большинство Палаты? Карл Десятый спит и видит всю Палату распущенной. Ему грезится средневековая, феодальная Франция и рыцарский двор из богатых землевладельцев, отечески секущих своих крестьян. Он с ненавистью смотрел на фабричные трубы, когда ехал короноваться в Реймс, расшвыривая серебряные монеты по дороге и роняя серебряные подковы. Помните, как фанатически горели его глаза в Реймсе, на Соборной площади, когда он возлагал руки на золотушных, становившихся перед ним на колени?
