Павел слышал, как в коридоре пробило час, потом два. Все в доме заснули. Как в Раабе, из сада доносилось пение цикад. Где-то далеко лаяла собака. А ему и среди мрачной ночи светила его вечная надежда: Денница — звезда утренняя. А поскольку в последние дни Павел много говорил по-немецки, он пробормотал про себя: «In Nacht ein Stern!»[41] А все прочее казалось Павлу Исаковичу суетой сует.
На другой день, день преподобного Онуфрия Великого у православных, а у католиков — преподобного Проспера, Исакович проснулся от каких-то голосов, журчания фонтана в саду, звяканья кофейников и посуды над головой.
Открыв глаза, он увидел у кровати молоденькую служанку и невольно ласково вскрикнул:
— Францель!
Однако девушка выглядела совсем не так, как вчера: она как-то поблекла, глаза у нее были заплаканы, губы припухли и, казалось, были искусаны. В руках она держала серебряный поднос. Не вымолвив ни слова, она повернулась и вышла из комнаты. И Павел только тогда увидел с другой стороны постели Божича и ветеринара. Оба смеялись.
Божич заорал:
— Благо тому, кто ныне ночью побывал у нее в постели!
Исакович собирался вскочить, однако, приподнявшись, застыл, сверля глазами майора.
— Надо поторопиться, — продолжал Божич, — ветеринар хочет показать нам конюшню графа. Случилась беда. Лучший жеребец завода, Юпитер, околевает. — Вид у Божича был обалделый, он явно не выспался и походил на мертвеца. — Если жеребец сдохнет, Вальдензеру будет худо, — прибавил он.
— Мы подождем вас у ворот, — сказал ветеринар.
Окончательно проснувшись, Исакович с досадой подумал, что ему придется ходить с Божичем и этим иностранцем, словно он их друг и приятель.
Но все же он сразу встал и быстро оделся.
Солнце поднялось уже высоко, однако в доме царила тишина.
Все еще спали.
Подойдя к окну, Павел увидел, что косые лучи солнца озаряют куст жасмина и сквозь оконную решетку осыпают его самого золотистой пылью. На траве в тени еще поблескивала роса.
Исакович сбегал за дом, потом вернулся, надушил усы и обулся перед зеркалом. Тряхнул кистями гусарских сапог, звякнул раза два-три шпорами — так он делал всегда, перед тем как выйти на люди. И, позабыв про намеки Божича, радуясь чудесному летнему дню, закончил свое одевание и, глядя в зеркало, улыбнулся той теплой улыбкой, которая так нравилась и мужчинам и женщинам.
Потом он выбежал из прихожей через дверь в узкую галерею, что вела из коридора на террасу. В галерее — в побеленных нишах — стояло несколько скульптур из алебастра, изображавших племенных жеребцов конного завода графа Парри.
Перед домом в легком черном кабриолете его ждали ветеринар и Божич.
Конюшни находились за оранжереями, в пятнадцати минутах езды от Herrenhaus’а, в конце тополиной аллеи, и были окружены живой изгородью из терновника. Перед ними тянулся длинный ряд застекленных оранжерей, обсаженных кустами цветущей сирени. А дальше — на выгоне, за болотами, — маячили кое-где силуэты жеребят и кобыл.
Въехав в большой, окруженный конюшнями двор, они вышли из кабриолета. Де Ронкали молча повел их к больному жеребцу. Павел увидел над воротцами в нишах, выложенных голубым кафелем, фарфоровые головы знаменитых жеребцов завода с черными глазами и черными ноздрями. Ни дать ни взять — бюсты императоров.
Хотя пол конюшен был выложен красным кирпичом, а стены — кафелем, и кругом было чисто, как в казарме или в больнице, Исакович почувствовал хорошо ему знакомый тяжелый запах конюшни и конского навоза.
Впрочем, запах этот не был ему неприятен. Он сопровождал его всю жизнь.
Несмотря на то, что день был теплый и солнечный, внутри поначалу, пока не привыкли глаза, было темно, потом темнота превратилась в синюю дымку. Сквозь нее Павел увидел несколько лошадиных морд. Вытянув шеи, они, казалось, с ужасом смотрели на него своими большими черными глазами.
— Чуют смерть! — заметил ветеринар.
Между двумя рядами конских голов Павел увидел Андреаса Вальдензера: он сидел на трехногой скамейке, уронив голову на руки, согнувшийся, сломленный. Плечи его тряслись. Он плакал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
И только тут Исакович увидел на соломе в каких-то попонах огромного вороного жеребца. Его вытащили из бокса. В полумраке Павлу показалось, что жеребец гигантских размеров.
Он тяжело дышал, его большие ребра поднимались и опускались, живот раздулся, как кузнечный мех. Время от времени он пытался подняться на передние ноги, и когда копыта соскальзывали с попоны, во все стороны летели искры. Но жеребцу удавалось лишь перевернуться, и тогда он бил задом. Животное поднимало голову, но она тут же опускалась и глухо ударяла о красный кирпичный пол, точно били в барабан.
Павел молча глядел на погибавшее животное.
А ветеринара тем временем будто подменили. Он сбросил свой французский шелковый фрак, засучил рукава и принялся мять живот жеребца, надеясь, что сможет помочь ему подняться. Но вскоре отступился.
— Капитан, — сказал он, — вы свидетель необыкновенного феномена. Смерть этого красавца так же непостижима, как и смерть человека. Три дня тому назад на лошадей напал какой-то недуг. Несколько старых обезножевших кобыл переболели легко, а этот великолепный жеребец, названный в честь планеты Юпитером, не выздоровеет. Скоро наступит агония. Пожалуй, можно уходить. Зачем на это смотреть? Спасти его нельзя.
Павел невольно присел и поднял морду животного: из ноздрей жеребца текла зеленая слизь.
— Вероятно, лошади поели какой-то ядовитой травы, — сказал он.
Ветеринар улыбнулся.
— Диагноз, капитан, вы поставили правильно. Вероятнее всего, тут дело в какой-то траве, однако все лошади пасутся на одном лугу, а ни одна кобыла, ни один конь, ни один жеребенок еще не подохли. Погибает только Юпитер.
Тогда Павел, не зная, что сказать, заметил, что он всю жизнь ездит верхом, но не имеет понятия о причинах падежа лошадей.
Ветеринар ответил, что и сам он, при всем желании, не смог бы объяснить причину смерти этого жеребца. Ему ясно, что у лошади — непонятный запор, констипация, но кто мог бы подумать, что это может привести к гибели животного. Через несколько часов жеребец околеет. А до чего был хорош! Племенной производитель чистых кровей. Гордость завода. Драгоценный экземпляр. Сильный, стройный и на редкость красивый. Можно подумать, что причина его смерти, как говорили древние греки, — зависть богов. Исакович не очень-то разбирался в греческой мифологии, вернее сказать, толком не знал из нее почти ничего и пользовался ею, лишь когда делал комплименты красивым женщинам в Темишваре, называя их нимфами. Потом он подумал, что ветеринар, конечно, шутит. Недоставало еще сказать, что гибель животного необычна, сверхъестественна и ни на что не похожа.
Ветеринар же разглагольствовал о том, что существует вечная борьба добра и зла. И зло обычно побеждает. Смерть животных и людей — великая тайна. Необъяснимая тайна.
— Крыса живет, даже если другие крысы отгрызут у нее четверть туловища, — сказал он. — А быка можно убить ударом ножа в затылок за три секунды. Я могу вылечить сломанную лапу у собаки в несколько дней. И собака опять будет весело бегать. Будет бегать и без лапы. Но люди многие годы бьются над тем, чтобы вылечить сломанную ногу лошади, и лишь напрасно ее мучают. Если это благородное животное, перескакивая барьер, сломало ногу, оно тем самым подписало себе смертный приговор. Я пристрелил из пистолета не менее сотни лошадей. Порой мне даже снится, как, проносясь мимо, они стучат своими копытами. Констипация, убивающая Юпитера, для меня совершенно непостижима. Для Вальдензера, управляющего заводом, гибель жеребца — тяжелый удар. Граф несомненно выгонит его со службы. Лошади в продолжение многих лет пасутся тут, в окрестностях Визельбурга. Трава здесь отличная. Правда, раньше тоже случалось, что заболевали старые кобылы, но такого никогда еще не было. Вздутие живота, затвердение. Непонятно! К вечеру жеребец подохнет.
