тебя нет ощущения, что мы как-то… — Ит замялся, подыскивая слова. — Как же сказать-то…
— Хочешь, я расскажу тебе про своё ощущение, родной? — еле слышно спросила Берта. Ит кивнул. — Пойдем, сядем. В ногах правды нет.
Они отошли от окна, сели на диванчик, стоявший у стены. Разговор этот происходил в Бертиной каюте, поздним вечером, когда все уже разошлись спать (если, конечно, это вообще можно было назвать сном). Ит тоже попробовал было лечь, но вскоре понял, что спать просто не может, и пошел искать других полуночников. И, разумеется, встретил Берту, которая курила у окна, в коридоре.
— Что я чувствую? — переспросила она. — Это прозвучит дико, Ит, но ощущение мне знакомо. Из детства. Я же росла с папой, как ты знаешь, и… я ни черта не умела, да и он тоже. Я имею в виду хозяйство, конечно. Мы ели что-то самое простое, по утрам обычно были или бутерброды, или вечно подгоревшая каша, суп он варить не умел, поэтому либо макароны, либо пельмени… я омлет в школе просто обожала, так радовалась, когда его давали, ведь дома у меня ничего подобного в заводе не имелось… В общем, мне было лет одиннадцать, когда начала пробовать что-то делать, и как-то раз я решила приготовить яичницу с помидорами. Думаешь, её невозможно испортить?
— Думаю, возможно, — заметил Ит. — У меня получалось.
— И у меня получилось. Потому что я слишком крупно нарезала помидоры, да еще и нож был тупой совсем, не разогрела сковородку, не потушила помидоры, яйца разбила прямо на сырые…потом сожгла это всё, потому что слишком сильно сделала газ… а потом я стояла у плиты, и ревела, и хорошо, что дома никого не было. Спасибо, соседка позже подсказала, как делать правильно, но сейчас это неважно. Так вот, чувство. Ит, это была беспомощность. Потому что всё вроде бы элементарно, но ты не понимаешь, что и как делать правильно, а подсказать тебе некому. И вот сейчас у меня точно такое же чувство — беспомощности, полной и абсолютной. Потому что у нас есть и сковородка, и помидоры, и десяток яиц, и масло, и газовая плита, но мы понятия не имеем, что с этим всем делать, и сказать, как правильно, никто не может. И мы всё сожгли и испортили, и уже ничего нельзя исправить. Понимаешь?
Ит кивнул.
— У нас ведь всё есть, — продолжала Берта. — Есть Альтея, есть модули, есть градации входов, есть… да неважно, но суть в том, что мы так и не поняли, для чего это всё есть, и что с этим делать. Мы всё это время тыкались, как слепые котята в коробке, и не добились ничего. Ни-че-го, Ит. А теперь это всё заканчивается, и я…
— Ты не виновата. Никто не виноват, — твердо сказал Ит. — Может быть, инструменты у нас и есть. Но вот инструкция к ним не прилагалась. И потом, мы делали, что могли, что было в наших силах. Но…
— Не надо пытаться оправдать меня или себя, — Берта опустила голову. — Признай уже очевидное. Мы не справились. И мириады жизней будут теперь на нашей совести. Потому что мы не остановили его. И уже не остановим. Даже если Кир там всё взорвет, а Саб всех пристрелит. Это не поможет.
— Понимаю, — кивнул Ит. — Мне еще страшнее, чем тебе, маленькая, потому что я это всё видел. С самого начала.
— Я за девчонок боюсь, — шепотом произнесла Берта. — Ит, я так боюсь, правда… я же молчала, я не говорила ничего, но… мне просто невыносимо страшно. Никогда не думала, что вообще умею так бояться, но…
Ит обнял её, она прижалась к нему, и он принялся гладить Берту по волосам. Несколько минут они сидели так, молча, обнявшись — потому что Иту, конечно, в этот момент тоже было плохо и страшно, но сейчас — и он это понимал — ни слова про это страх он произносить не имел права, потому что теперь им всем нужно быть сильнее Берты, и хотя бы попытаться дать ей понять, что всё обойдется. Должно обойтись.
— Они в Санкт-Рене, — тихо сказал Ит. — Там безопасно, или почти безопасно. Королева не даст их в обиду, маленькая, поверь мне.
— В Санкт-Рене, если ты помнишь, в прошлый раз была уничтожена связь, отключены все машины перемещения, и точно так же горели миры, — ответила Берта. — Да, Королеве я верю. Но от этой веры мало что зависит.
— Не трави душу, — попросил Ит. Он, наконец, сдался — бесполезно. Даже пробовать бесполезно, особенно с учетом того, что права сейчас Берта, а не он, пытающийся найти лазейки там, где их нет, да и быть не может. — Знаешь, у меня есть слабая надежда… Верка и Витя. Может быть, он не тронет хотя бы младшего сына, как считаешь?
— Сына, который женился на девочке, которая частично рауф? — Берта горько усмехнулась. — Ты сам в это веришь, Ит? Они нас ненавидят. Всех ненавидят. Думаю, в этот раз будет гораздо хуже, чем в прошлый, и… я никому больше не верю. И ни во что.
— В таком случае, после того, что произойдет, берем пару кораблей, и выходим к детям, — твердо произнес Ит. — Будем искать. Как тебе такой план?
— Хороший план, — кивнула Берта. — Эгоистичный донельзя, но хороший. Я не могу больше думать про весь мир, я хочу свой город, дом, осень, чай, теплое пальто, саквояж, тот самый, и зайти вечером в гости к дочери, а потом вернуться домой, и лечь спать в обнимку с кем-то из вас. Я устала, Ит. Я очень-очень устала.
— Тебя снова хватит только до весны, — Ит усмехнулся. — Я слишком хорошо тебя знаю, маленькая. Потому что весной ты проснешься, отряхнешь перышки, выпьешь кофейку, и поскачешь в институт, выбивать деньги на новую экспедицию…
Берта засмеялась, Ит тоже улыбнулся.
— Это было хорошее время, всё-таки, — заметила она. — Ладно, уговорил. Справлюсь. Но сегодня ты ночуешь со мной. Будем лежать, а я буду тебе в ухо ныть про то, какая я несчастная. Договорились?
— Лады, — Ит щелкнул её по носу. — Давай ложиться, правда. Хоть сколько проспим. Нам ведь еще по лесу завтра бегать.
* * *
— Ит, что вы в этот раз ищете? — Фэб сегодня был деловит и собран, и Ит тут же понял, что Фэб, по всей видимости, поставил себе поддержку, потому что нельзя бы таким деловитым и собранным после бессонной ночи. — Вы надолго туда?
— Два часа, думаю, — ответил Ит. Он совершенно не выспался, потому что они с Бертой болтали
