– Узнаешь, – сказала Юлия, беря ее под руку и увлекая по темной дорожке. – Я не хотела тебе говорить, вернее, мне запретил Клавдий. Он видел Гая Эмилия, когда ездил в Путеолы, и они разговаривали. Так что Гай жив.
Ливия уставилась на подругу широко раскрытыми непонимающими глазами.
– Прошел почти целый год! Почему ты молчала!
– Гай Эмилий просил Клавдия не говорить тебе об этой встрече.
– Значит, Клавдий сказал, что я вернулась к Луцию?
– Что же еще он мог сказать!
У Ливий перехватило дыхание. Она долго молчала, наконец промолвила:
– Я боюсь того, что могло случиться потом.
– Понимаю, о чем ты думаешь, – сказала Юлия – Полагаешь, он мог сделать это из-за тебя?
– Не только. Он потерял все, все, чем жил прежде.
Юлия возразила:
– Человек никогда не теряет все. И даже если такое все же случается, в его жизни обязательно появляется что-то новое. Поверь, хотя все ругают жизнь, никто не хочет умирать. Если люди и желают принять смерть, то лишь в случае тяжелой болезни, во время жестокой пытки голодом или болью, когда муки тела помрачают разум. Все остальное можно пережить.
– Ты говоришь как человек, который никогда не испытывал глубокого душевного горя. И потом женщине проще так рассуждать, она от природы – хранительница жизни.
Они вернулись в дом. Юлия, высокая, горделиво-статная, подошла к своему мужу.
«Хорошо ей», – подумала Ливия. Она впервые позавидовала подруге, жизненное пламя которой всегда горело ровно, без безумных вспышек: потому она меньше теряла и никогда не пыталась повернуть время вспять.
Проводив гостей, Ливия вернулась в дом и прошла в спальню. По вечерам она чувствовала себя куда уютнее здесь, а не в больших помещениях, где стены будто бы растворялись в высоте подпираемых лесом колонн великолепных каменных сводов.
Она медленно снимала украшения, складывая их в шкатулку, когда вошел Луций и остановился, глядя на жену. Взгляд его серых глаз излучал спокойствие и… беспощадное самообладание.
– Тебе понравились подарки? – спросил он.
– Да. Спасибо.
– Ты устала?
– Не особенно.
Луций опустился в кресло и замер. На нем была тяжелая праздничная одежда, он не снял даже высоких кожаных башмаков.
– Не пора ли нам подумать о сыне? – вдруг сказал он. Ливия вздрогнула и повернулась.
– Почему ты говоришь об этом сейчас?
– Три года назад ты просила подождать, пока не подрастет Аскония. Ей уже пять лет. А тебе исполнилось двадцать пять.
– Это не так много. Я совершенно здорова, могу родить ребенка и через несколько лет, – ответила Ливия, а потом прибавила: – Я не способна решать все так, как ты, – разумом.
Луций усмехнулся, его стальные глаза холодно блеснули.
– Я не решаю разумом. Человеческий разум слаб – беспощадная неотвратимость судьбы превращает все его помыслы в тщетную суету. Просто я искренне этого желаю, к тому же Марк Ливий хочет увидеть того, кто станет наследником нашей семьи.
– Веллея тоже может родить сына.
– Не уверен. Первый мальчик умер, и за минувшие полтора года она не зачала.
– Это ни о чем не говорит. Веллее еще нет двадцати. Все впереди. У нее будут дети.
– Зато мне скоро сорок… Не много, но и не мало.
– Хорошо, – сказала Ливия, – я не против. Только мне бы хотелось куда-нибудь съездить. Помнишь, ты обещал, что мы отправимся в Грецию, в Египет, но мы так нигде и не побывали!
– У меня было много неотложных дел.
– Понимаю. Год выдался тяжелым: выступления, выборы. Зато теперь ты можешь позволить себе немного отдохнуть. Возьмем Асконию и поедем…
– В Грецию?
Ливия облегченно вздохнула.
– Да. Я там еще не была. Луций сделал паузу.
– Была.
Ливия почувствовала укол в сердце. Он помнит. И будет помнить всегда. Она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза – излюбленный прием, против которого он был бессилен.
– Да, но не так. И не с тобой. Луций встал, скрипнув креслом.
– Хорошо, – бесстрастно произнес он. – Можешь собираться. Думаю, мы сумеем выехать через несколько дней.
…Пурпур и золото солнца, пепел теней, сказочно-нежные краски храмов, напряженно-скованные позы статуй, многолюдные площади, ряды лавок и навесов, разносчики с корзинами и рабы-водоносы, крики мальчишек, гул толпы… Масса кустов и деревьев, белые дома с толстыми стенами и обнесенные заборами сады, сверкание неба и темные силуэты гор на горизонте. Афины…
«Афины прекраснее всех городов мира», – писал ученик Аристотеля, греческий историк и философ Дикеарх.
«А миром правит Рим», – подумал Гай Эмилий.
Он посмотрел на Клеонику. Рада ли она тому, что вернулась в свой родной город? Да, наверное, рада, хотя… Он знал, что, идя рядом с ним, она не замечает ни времени, ни дороги, ни палящего солнца, ни окружающих людей. И Гай не мог понять, хорошо это или плохо.
Клеоника была красива – ярко блестящие глаза под длинными загнутыми ресницами, иссиня-черные, стянутые в тяжелый пучок волосы, природная грация всех движений. Она очень тонко чувствовала и многое понимала без слов, рядом с нею было хорошо молчать и думать о своем.
Невольно он вспомнил, как впервые увидел ее, вспомнил, с чего начался этот новый отрезок жизни.
…Гай Эмилий лежал на кровати и рассеянно слушал, что говорит врач-грек. Его глаза глядели странно, будто ничего не видя, он не двигался и молчал.
Наконец врач сказал, что уходит, зайдет завтра.
– Я тоже пойду, – произнес стоявший у дверей Мелисс. И тогда Гай неожиданно промолвил:
– Останься.
Когда грек удалился, Мелисс нехотя приблизился к постели Гая.
– Наверное, я должен поблагодарить тебя, – заметил Гай, все также глядя в никуда, – но скажу другое: зря ты это сделал.
– Значит, нужно было дать тебе умереть?
– Именно этого я и хотел.
– Почему? Разве жизнь так плоха?
– Не знаю. Возможно, она очень хороша, только у меня больше нет сил жить.
– Когда я увидел тебя на корабле, сразу понял, что ты можешь решиться на это, – помолчав, заметил Мелисс, – потому и пришел.
Гай закрыл глаза. Когда-то у него была мечта, мечта о самом себе, – она развеялась, как дым, и мечты о собственном будущем тоже потерпели крах. Прежде его вовсе не пугала мертвая реальность, он существовал в живом воображаемом мире, а теперь и этот мир померк. Он мог бы его сохранить благодаря любви Ливии, но Ливия исчезла из его жизни и, скорее всего, навсегда. Ливия… Конечно, пора взросления, превращения из юной девушки в женщину оставила в ее Душе свои следы, и все же Гая до последнего момента восхищала ее живость и независимость в сочетании с искренностью. Ему недоставало ее каждодневного присутствия, близости души и ума… Ливию не мог заменить никто.
