Любиньски слегка покраснел от комплиментов доктора. Пани Басенька переложил ногу на ногу и выше подняла краешек юбки, на мгновение задерживая ее вверху, чтобы пан Анджей мог насмотреться на ее бедра. «Ему причитается за то, что помог мужу», – подумала она.
– И у вас действительно нет никаких возражений? – допытывался Любиньски. – Даже самых маленьких?
– Есть, – доктор пригубил розоватой жидкости из бокала. – Но это возражения скорее профессионального характера. Вот, например, в момент, когда молодой стажер, расстегнув блузку прекрасной Луизы, добирается до ее груди, вы пишете: «А потом он схватил губами скорчившиеся от желания соски ее груди». Это не так, друг мой. Скорчиться могут мышцы влагалища и другие, о чем я уже упоминал. Что же касается сосков возбужденной женщины, наступает обратное явление: возбуждение или увеличение. Так, при полной эрекции соски могут увеличиваться от 0, 5 до одного сантиметра вдоль и от 0, 25 до 0, 5 сантиметра в поперечнике у основания. У женщины, которая не кормила грудью, а Луиза именно такая особа, сосок увеличивается обычно на одну пятую или одну четвертую своего первоначального объема. И значит, надо написать, что у Луизы были соски «увеличенные от желания», а не «скорчившиеся от желания».
– Слышишь, Непомуцен? – триумфально воскликнула пани Басенька. – Я много раз тебе говорила, чтобы ты обращал внимание на то, что со мной происходит в интимные минуты, а не летал мыслями где-то очень далеко.
– Хи-хи-хи, – захихикал пан Анджей. – Первый раз в жизни я о чем-то таком слышу. От 0, 5 до одного сантиметра вдоль и от... сколько там, доктор?
– От 0, 25 до 0, 5 сантиметра в поперечнике у основания, – буркнул доктор.
– Страшный вы похабник, доктор, – заявил стажер, который говорил все неразборчивее. – Никогда я не слышал ничего настолько похабного.
– Помолчите уж, пане Анджей, – оборвала его пани Басенька. – Все знают, что вы можете заблудиться в лесу в трех соснах. Я сомневаюсь, что вы вообще попадете на свидание с этой Луизой, лучше уж оставьте при себе свои замечания.
– Да, – согласился с ней Неглович и добавил с шутливой серьезностью:
– Тем более что у меня есть еще одно замечание. Вы написали, Непомуцен, что поджидающий Луизу стажер услышал в темноте кашель, который означал приближение Луизы. Почему она кашлянула и что это был за кашель? Ведь человек, пане Непомуцен, не кашляет без причины. Имеем ли мы дело с кашлем сухим или мокрым? Был ли это кашель функционального происхождения, вызванный неврозом? Кашель может быть признаком воспаления верхних дыхательных путей, опухоли за грудиной, хронического бронхита, трахеита. Вы не упоминаете в своей повести, что Луиза – завзятая курильщица. Не пишете вы и о том, что она страдала неврозами. Так почему же она кашлянула? Бронхит, начало воспаления гортани? Кто знает, не нужно ли в следующей главе уложить Луизу в постель на несколько дней и пригласить к ней врача. Бронхит может быть вирусного и бактериального происхождения. Может быть, наутро после любовной сцены с Луизой молодой человек тоже почувствовал себя плохо и тоже пошел в постель, что на какое-то время прекратило между ними контакты – как эротические, так и товарищеские. Такое событие способно усложнить весь дальнейший ход повести.
– Черт с ним, с кашлем, – заявил Любиньски. – Попросту выброшу это и напишу, что он услышал хруст гравия под туфлями приближающейся Луизы. Вас это устроит, доктор?
– Вполне, – согласился доктор. – Но кое-что другое меня все еще беспокоит. Вы написали, что Луиза прильнула щекой к волосатой груди стажера и услышала биение его сердца сквозь шум дыхания. Меня интересует, как билось сердце стажера, а также – какого рода было его дыхание. Вам надо знать, дружище, что этот шум может иметь характер пузырьковый правильный и не правильный, острый или жесткий, ослабленный или прерывистый. Могли это быть влажные хрипы, а могли быть трески звонкие или переливающиеся. Что же касается сердцебиения...
– К черту сердцебиение! К черту шумы дыхания! – рассердился Любиньски. – Что, я должен был написать, что, прильнув щекой к груди стажера, Луиза услышала звонкие трески или шумы пузырькового правильного характера?
– Не знаю, как должен поступить писатель, – отпарировал доктор, – но факт, что вопрос о человеческом дыхании – это проблема необычайно широкая и весомая. Каждый из нас дышит, но каждый по-своему. По-своему дышат женщины, по-своему – мужчины. Различным бывает и тип шумов при дыхании, их величина, обилие, отношение вдоха к выдоху. В какой попало повести герой может дышать как попало. Из его грудной клетки могут доноситься неопределенные шумы. А если писатель хочет представить нам героев из крови и кости, а скорее, утвердить нас в убеждении, что мы имеем дело с людьми из крови и кости, то мы должны знать, как они дышат и как бьется их сердце, что они едят, как едят. Мы ведь будем готовы предположить, что они питаются травой, у них нет ни легких, ни сердца. Вы представите нам манекены, а не живых персонажей.
– Хи-хи-хи, – тихо засмеялся стажер, а потом громко икнул.
– К черту, – буркнул Любиньски, – скоро дойдет до того, что герой повести не сможет даже пернуть, чтобы кто-нибудь не спросил автора: какого типа был этот пердеж. Громкий или тихий, преднамеренный или непроизвольный.
– Ну да, да, дружище, – согласился с ним Неглович с шутливой серьезностью. – У великих писателей даже обычный пердеж имел огромное и влекущее за собой большие последствия значение. Это могло указывать на то, что у героя трудности с системой пищеварения или что он плохо воспитан. Иногда таким поступком он хотел продемонстрировать обществу свое пренебрежение, презрение к общепринятым нормам поведения. Громкий пердеж в присутствии короля и королевы мог когда-то даже привести на эшафот.
– Это правда, Непомуцен, – подтвердила пани Басенька. – Обрати внимание на пана Туроня, который приезжает сюда каждый год в отпуск. Он так плохо ведет себя в присутствии своей жены, хоть он и культурный человек. Он это делает для того, чтобы показать свое презрение к ней. Ты думаешь, что если б что-нибудь подобное совершил стажер в охотничьем домике, прекрасная Луиза с тем же самым желанием бросилась бы в его объятия?
У Любиньского в голове все перепуталось.
– Да-да, конечно, вы правы, – терзал он свою светлую бороду, – но у литературы собственные законы! Она в каком-то смысле находится вне законов природы или житейских правил.
– Но не разбойничья повесть, Непомуцен, – сказала Басенька. – Впрочем, ты сам столько раз говорил мне, что хочешь представить в ней правду, а не литераторскую фантазию.
Стажер пан Анджей громко храпел на лавке, опершись спиной о стену. Пани Басенька уже не чувствовала себя обязанной демонстрировать ему колени и бедра и крутанула на табурете свой задик, оборачиваясь лицом к доктору. Она с уважением относилась к его замечаниям, которые свидетельствовали о том, что доктор в самом деле знал жизнь, а также женщин. Он даже знал, что у женщины, когда она возбуждена, соски увеличиваются от 0, 5 до одного сантиметра вдоль и от 0, 25 до 0, 5 сантиметра в поперечнике у основания. Могучими были познания доктора о теле женщины, и каким же чудесным должен был быть способ, которым он унижает женщину! Как жаль, что Непомуцен никогда не спросит доктора об этом деле, а обрекает ее, Басеньку, на всевозможные домыслы, на фантазии, необузданные и страшно возбуждающие.
И когда она думала так в эту минуту, она вдруг убедилась, что соски ее груди, туго обтянутой белой блузочкой, торчат удивительно остро и четко обозначаются сквозь материю. Она глянула на доктора, который это заметил, застыдилась и локтями оперлась о стойку бара, заслоняя грудь.
Стажер проснулся. Сначала он осовело осмотрел салон доктора, потом вдруг встал и заявил:
– Мне нехорошо. Пойду в лесничество.
И он вышел из дома писателя на неверных ногах. Во дворе его несколько отрезвил холодный ветер ночи. Но, как всегда, он перепутал направление. Вместо того, чтобы пойти к лесничеству, он пошел в обратную сторону – к деревне. Он шел, качаясь, а в голове его перемешалось все, что он сам видел и пережил, с тем, что он пережил как стажер в повести Любиньского. Он видел себя, когда он расстегивал блузочку на груди прекрасной Луизы, видел коленки пани Басеньки и ее бедра. Как никогда до сих пор, он желал женщину и переживал то же, что и стажер в охотничьем домике.
Возле школы он наткнулся на дерево, больно ударился плечом и на минуту отрезвел. Сориентировался, что он находится далеко от лесничества Блесы, а в здании школы горит свет в квартире панны Луизы, учительницы. Он забыл о том, что это старая одинокая женщина. В его мыслях была та прекрасная Луиза из охотничьего домика возле старого пруда. Имена этих двух женщин наложились друг на друга в его воображении, как человек – на свою тень.
– Луиза, прекрасная Луиза! Выйди ко мне! – крикнул пан Анджей в сторону освещенного окна.
