Дина молча, широко открытыми глазами смотрела в его лицо.
– Здравствуйте, Бардин! – послышалось вдруг с лестницы, и полковник Дадешкелиани, придерживая сползающую с раненого плеча шинель, не спеша спустился по широким мраморным ступеням. – Вы живы, рад за вас!
– Взаимно, господин полковник, – спокойно ответил Бардин, отдавая честь. – Примите мои поздравления… с обретением семьи. Ваша супруга все лето поддерживала героизм наших войск своим искусством. Ее голос многие унесли с собой в могилу…
– Мне он три года снился по ночам, – медленно произнес Зураб, глядя не на Бардина, а на Дину.
Та вымученно, краем губ, улыбнулась, махнула рукой, но сказать ничего не успела, потому что с грохотом отворилась дверь и в приемную ворвалась княжна Дадешкелиани.
Похоже, собиралась Мери наспех: волосы ее были кое-как заплетены в косу, батистовая блузка измята, плотная накидка с капюшоном не завязана, шляпы и вовсе не было.
– Боже! Дина! Зурико! Я все проспала!
– Проспала?.. – с явным облегчением отозвалась Дина. – А я уж думала, что ты, глупая, опять сбежала… Где вещи? Ой, бабушка, здравствуй! И дед?!!
Следом за Мери в открытую дверь не спеша шагнул дед Илья и с интересом осмотрелся по сторонам. За ним, таща два пухлых узла, вошла старая Настя.
– Динка, ты не беспокойся, мы все увязали, ничего не забыли… Здравствуйте, господин полковник, как рана ваша?
– Слава богу, хорошо. – Зураб подошел к старикам цыганам, поклонился. Несколько смущенно спросил: – Это, видимо, у вас я должен просить благословения для венчания с Диной?
– Спохватились, ваше благородие… – проворчал дед Илья. – Ну, понятно, что лучше через три года, чем вовсе никак… только по-божески эдак-то не делают, вот что я вам скажу! Динка – цыганка, у нас свои законы!
– Дед, он хотел, честное слово, хотел еще в Москве, это я не позволила ему… – торопливо вмешалась Дина.
– А ты помолчи! – отрезал дед. – Что это за муж, коему позволять или не позволять баба может, а? Сколько горя, дура, сама через дурь свою хлебнула, а еще и рот открывает! Нешто бы тебя отец за него не выдал по-людски, кабы ты… Тьфу, говорить уж даже не хочется!
– Какого горя, Дина?.. Что с тобой было? – напряженно спросил Зураб, оборачиваясь к ней.
Но в это время старая Настя незаметно, но весьма ощутимо ткнула супруга кулаком в бок и поспешно объявила:
– А наши-то здесь, Динка! Приперлись все как один! Провожать вас с Меришкой пришли! Нас на пристань-то пустят?
– Разумеется… спасибо. – Дина потянула Зураба за руку, и они вдвоем опустились на колени перед растерявшимся Ильей.
– Благословите, дед, бабушка… – тихо сказала она. – Я виновата, ничего не говорила вам… но по-другому просто было нельзя. Благословите хоть сейчас… на жизнь и на дальнюю дорогу. Верно, больше не увидимся. Благословите здесь, на пристани мы уже не сможем…
– Диночка-а… – лицо старой Насти сморщилось, она заплакала.
Илья покряхтел, осмотрелся в поисках иконы и, не найдя, перекрестил Дину и Зураба просто так.
– С богом, ваше благородие… Динка, дэвлэса, мэк тумэнца бахт явэла, тэ дэл о Дэвэл бут чяворэн…[65] Держитесь друг за друга, никогда не отпускайте. Меришку… Меришку нашу берегите! Золотая она!
Мери, наблюдавшая эту сцену от подоконника, тихо заплакала, закрыв лицо руками. Подошедший Бардин молча протянул ей платок – к сожалению, уже после того, как княжна, звонко всхлипнув, вытерла нос рукавом.
– О-о… простите, Володя. Благодарю вас…
– Что ж, время выезжать, – произнес Зураб, поднявшись и переглянувшись с Диной. – Телеги загружены, все дроздовцы в сборе. Едем?
– С богом! – Дина бросилась в открытые двери.
Там, на широком дворе, уже стояли телеги с ранеными, их окружали те, кто мог передвигаться самостоятельно, – на костылях, с палками. Белели бинты из-под шинелей и фуражек, тускло, нерадостно блестели глаза из-под сдвинутых бровей.
– С богом, братцы, трогаем! – произнес полковник Дадешкелиани, и первая телега со скрипом выползла в открытые ворота.
Остатки Дроздовской дивизии покидали госпиталь под ледяным ветром, налетавшим с моря и бросавшим в лицо колючий снег. Пронзительно, горестно кричали чайки над головой.
Пестрая толпа таборных цыган, ожидавших у ворот, окружила Дину и Мери, смешавшись с серой солдатской массой. Многие из цыганок плакали; то и дело какая-то из них кидалась то к Дине, то к Мери и начинала взахлеб давать советы, которых почти не было слышно из-за свиста ветра, скрипа телег и разговоров вокруг. Молча, размашисто шагала сумрачная Копченка, обвешанная своими малышами: один был привязан за спиной, другой – на груди. В стороне, вместе с другими мужчинами, в длинной, до земли, кавалерийской шинели внакидку шел Митька Мардо. Он безразлично поглядывал узкими глазами на затянутое тучами небо и свистел сквозь зубы какую-то песню.
– Говорил этому поганцу – в таборе сиди, так он даже ухом не повел! – чуть слышно сказал Илья Насте. – Видит бог, убью я его когда-нибудь…
– Брось, – не сразу отозвалась та. – Он рта не откроет.
– Добро… Не то возьму смертный грех на душу. – Дед яростно сплюнул, еще раз свирепо покосился на сутуловатую Митькину фигуру и прибавил шагу.
Керченский порт был весь забит народом. Взволнованные провожающие стояли на пристани, на ступенях набережной, толпились на длинной, узкой стрелке мола, уходящей далеко в море. Отовсюду слышались разговоры, рыдания, причитания… Эсминец «Безмолвный» стальной горой высился у причала, и по его сходням беспрерывно поднимались люди. Подошедшие из госпиталя телеги немедленно начали разгружаться, раненых переносили на судно. Беженцы и офицерские семьи уже находились на борту. Пора было покидать Керчь. На рейде ожидала загрузившаяся часом раньше «Святая Софья», и ее протяжные гудки время от времени резали низкие свинцовые облака над морем.
Зураб Дадешкелиани обнялся с Гулько.
– Последний раз тебя, Федор, прошу: не валяй дурака, поехали!
– Последний раз, ваше благородие, говорю: извиняйте… Прощайте, не поминайте лихом. Бог даст, свидимся еще когда…
– Дина, Мерико, прощайтесь с цыганами, – отрывисто бросил Зураб. – Время вышло.
Мери молча упала в объятия старой Насти. Дину взволнованные цыганки передавали из рук в руки, обнимали, целовали, наперебой желали всего на свете. На Копченку она взглянула вопросительно, но та, не задумываясь, стиснула ее сильными, дочерна загорелыми руками так, что Дина охнула.
– Удушишь, глупая… – слегка отстранившись, она пристально, с едва заметной усмешкой посмотрела в лицо Юльки. – Что, рада небось, что я навек уезжаю?
– А ты думала – нет? – серьезно ответила Копченка. – Все равно я до самой смерти за тебя молиться буду. Обещала же. Я добро помню. Спасибо тебе, за все как есть спасибо, прощай. Береги тебя бог…
