Обращаясь к ней, все, от принцев в колесницах и до босоногих побирушек в трущобах, говорили — жрица. Но время от времени всплывало иное обращение — «богиня».
Она прожила в Дорфаре год — на холмах между Анкирой и руинами древнего Корамвиса. Один из лордов построил там виллу для нее, знать теснила друг друга, спеша поучаствовать. Ей служили рабы-полукровки. На деревьях вили гнезда ручные голуби, но питомник охотничьих калинксов лорду пришлось убрать — богиня-эманакир не испытывала склонности к травле зверей.
Если в этой стране, по соседству, и имелись какие-то другие белые эманакир, то никак себя не проявляли, и о них ничего не говорили.
Важнее всего в Дорфаре было сочетание двух разных городов — руин наверху и возрожденного города у подножия. Один из них замер, чтобы поглотить дым чужой внутренней жизни или отдать другому дань не совсем понятного уважения. Это место было колодцем Силы, глубоким и нестабильным, как и весь подверженный землетрясениям пласт земли.
Аз’тира сравнила его с другим местом, игрушкой эманакир, которое, словно маленький приглушенный огонек, маяком сияло в ее мозгу. Ашнезия вздымалась только над землей. Под ее поверхностью не было накопления мистической и жестокой энергии. Она имела значение сама по себе.
За все это время, время путешествий и отдыха, ни одна часть Аз’тиры не дрогнула. Ни одно из ее убеждений не пошатнулось и не изменилось. Смертные Висы оставались для нее чужими и интересовали ее меньше, чем их памятники. Ничего не боясь, зная, что сильнее всех, и повсюду пользуясь почтением, она не задавалась вопросами о своем превосходстве и, удерживая в поле внутреннего зрения маяк Западного города, беспокоилась о своей цели не больше, чем о лесах и морях, окружавших ее.
Отдохнув год, надышавшись воздухом Дорфара, Аз’тира снова отправилась в путь. Она прошла по побережью в другом направлении, на корабле отплыла из Тоса к югу и пересекла Шансарский Элисаар. Там она обнаружила, что почтительность шансарцев такова же, как и в других странах, и их смущение тоже вполне сравнимо с ранее виденным.
Она встретила в Ша’лисе свои восемнадцать лет, когда медленные ментальные удары с запада ускорили ритм.
Неторопливое путешествие вело ее в Ашнезию, поэтому Ашнезия уже предъявила права на нее. Аз’тира была не более чем выбившейся нитью, частицей планов и замыслов города. Она вполне могла обходиться без внешнего мира и поэтому, наполняя впечатлениями глаза, уши и чувства, никогда не исследовала аналитически обыденную реальную жизнь разбросанного повсюду человечества. Но внезапно без особой причины она, словно положив руку на какую-нибудь статую и почувствовав биение пульса, ощутила истинную жизнь мира и всей массы людей в нем, волнующуюся и кружащуюся со всех сторон. И только тогда она осознала, что Ашнезия тоже чувствует это волнение и кружение.
Подобно зверю, очнувшемуся после глубочайшего сна, Ашнезия подняла веки и раздула ноздри…
Ползущая белая змея… Аз’тира почувствовала то, что уже давно чувствовала Ашнезия — ужасную хватку бьющейся живой массы, обвившейся вокруг. И змея-Ашнезия собралась в одном месте.
Первый раз за всю жизнь Аз’тиру посетило неоформленное, ужасающее сомнение. Она не поняла, что это такое, потому что не знала такого чувства.
Пылающими звездными ночами северного Элисаара, не в состоянии заставить себя спать, девушка-богиня мерила шагами дворы и переходы дома, который предоставил ей какой-то шансарский аристократ. Ее подсознание, чувствуя безразличную хватку внешней жизни, не давало ей покоя, давило на нее. Пробудившееся чутье Ашнезии было сродни ее собственному.
Змея-меч хотела нанести предупреждающий удар, чтобы отвратить опасность.
Теперь она ощущала Ашнезию как кожу, обтягивающую ее кости, как волосы, развевающиеся на голове. Она должна была желать того же, чего желала Ашнезия. Воля стала общей и неделимой.
Когда она объединилась с этой силой, в ее сущность вошло некое, доселе не испытываемое чувство, в равной мере плотское и духовное. Оно не имело названия, но вызывало в ней стыд, отчего она решила, что это чувство и есть стыд.
Шансарский принц с кармианскими манерами, набожно посылавший ей вино, цветы и драгоценности, собрался на юг, в прославленный «свободный» Элисаар. Его тянули туда знаменитые — печально знаменитые — гонки колесниц. С ним должна была отправиться большая часть шалианских слуг и множество лошадей.
Аз’тира сообщила этому человеку, Казарлу, что должна поехать с ним, но не выставляя себя на обозрение. Упав на колени, тот сказал ей, что подобное предложение — честь для него.
Она не знала, что за порыв толкнул ее на юг, в Саардсинмею, город у океана. Может быть, ее вело внутреннее предчувствие. Она подчинилась этому порыву, поскольку прежде всегда могла доверять себе.
В Новом Элисааре испытывали отвращение к белым людям Равнин, требовали за все денег (расплачивался Казарл) и посмеивались сквозь пальцы — но и там перед ними испытывали страх.
Аз’тира взяла у Казарла деньги, но из прислуги — только одну девушку, полукровку с карими глазами. Кроме того, в этом прибрежном городе она окончательно лишила шансарца свободы. Он не отставал от нее и вел себя покровительственно, собственнически, словно был ее любовником, хотя она ни разу не ложилась с ним. Он осыпал ее ноги жемчугом, и однажды она отослала его прочь.
Во время последнего переезда из Ша’лиса, путешествуя в занавешенных носилках, Аз’тира дошла в своих сомнениях до внутреннего разлада. За время путешествия это пришло к ней, как блистающий клинок, как символ возмездия. Она сама обратилась в предвестницу бури.
Целью меча эманакир стала Саардсинмея. Она была олицетворением все возрастающего высокомерия Висов. Можно ли придумать что-то более подходящее, чем уничтожение подобного предмета гордости? Не надо ничем угрожать, ни о чем заявлять. Послание, заключенное в самом событии, без всяких слов будет понятно каждому разумному существу на Висе. И воды моря Эарла, зоны океанских землетрясений, полной спящего пламени, ураганом пройдутся по берегу Саардсинмеи… Проходя по улицам столицы, выложенным рубиновой плиткой, Аз’тира постоянно испытывала желание разрушить их рукой или разумом. Вот для чего она приехала сюда — для того, чтобы насладиться отвращением и предвидением.
Она оделась в белое и прикрыла свои белые волосы белоснежным покрывалом. И отдалась пламенной сладости гордыни, ходя по городу живых мертвецов.
Расовая ненависть копилась в ней, как яд, пока не начала обжигать. Аз’тира и не думала сопротивляться ей или задавать какие-то вопросы. Она шла, наблюдая, и ждала первых признаков разрушения. Она не могла уйти, не увидев, как это начинается.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
