Как всякий новичок в литературных и издательских кругах, сначала Булгарин хотел дружить со всеми подряд, но, обзаведясь связями, стал позволять себе многое. Он напечатал в «Северном архиве» обширную отрицательную рецензию польского историка Иоахима Лелевеля на карамзинскую «Историю». В 1824-м раскритиковал статью Вяземского о Дмитриеве, резко противопоставив Дмитриеву Крылова. Пытался поссорить Жуковского с Пушкиным, Дельвига и Баратынского — с Грибоедовым… Булгаринская критика строилась по принципу «вы нас похвалите — и мы вас похвалим». Одним из первых, кто распознал в Фаддее Венедиктовиче оборотистого литературного барышника, был Вяземский — именно он первым, задолго до того, как ругать Булгарина стало модно, написал на него эпиграмму, чего самолюбивый польско-русско-французский улан, естественно, не простил. Он уже был широко известен, издавал популярнейшие журналы и газеты, его лучшим другом был сам Грибоедов (хотя были у них и крупные ссоры, в частности, после вышеупомянутой попытки противопоставить Грибоедова Баратынскому и Дельвигу) — нет, обид Булгарин не забывал и умел наносить ответные удары…
Как всякий журналист, он постоянно оглядывался в поисках потенциальных сотрудников и компаньонов. С ними он был ласков и почтителен. Стоило же ему убедиться, что использовать человека в своих интересах невозможно, как Булгарин начинал подозревать в нем конкурента и всячески старался убрать его с дороги. Именно так развивались его отношения с писателями «Полярной звезды» — пока они были в силе, Фаддей Венедиктович усердно крутился рядом; грянуло 14 декабря — и Булгарин поспешил откреститься от ставших бесполезными вчерашних друзей…
Именно так он строил отношения с Пушкиным — сперва льстил, искал приятельства, потом, после появления «Литературной газеты», поспешно расчехлил свою уланскую саблю и напал, грубо и откровенно, не гнушаясь ни клеветой, ни поклепами… Впрочем, тут Булгарин оскандалился: он не знал или забыл о том, что Пушкин находится под опекой-надзором императора. И реакция Николая I оказалась мгновенной: назвав булгаринскую статью о Пушкине «несправедливейшей и пошлейшей», он предложил вообще закрыть «Северную пчелу»!.. Так что с Пушкиным связываться было рискованно. И Булгарину приходилось делить с ним журнальный рынок.
Мятеж 14 декабря очень сильно помог ему — круг «Полярной звезды» был выкорчеван под корень, Воейков, пытавшийся утопить Булгарина доносом, довольно сумбурно вел свой «Русский инвалид», «Отечественные записки» Свиньина всерьез никем не воспринимались; журнальный Петербург опустел. Оставалась Москва. Новоявленный «Московский вестник» не казался Булгарину серьезным конкурентом (хотя на всякий случай он все же регулярно упоминал в своих доносах имена молодых литераторов из круга «любомудров»). Главным булгаринским соперником был «Московский телеграф». Его он откровенно боялся — за два года журнал приобрел множество сторонников, издатель его Полевой окреп, а задиристая критика Вяземского обеспечивала изданию сотни постоянных подписчиков… В сущности, это был самый модный русский журнал. Но Фаддей Венедиктович прекрасно понимал, что журналу, как бы популярен он ни был, нужны высокие покровители. А за «Телеграф» заступиться некому. Это издание частное, неофициальное, и Вяземский с Полевым, при всех их талантах и известности, не защищены ничем. Над ними нет августейшего покровителя-цензора. У них есть известность, подписчики, репутация, но кого и когда это спасало в России?..
Фаддей Венедиктович точно просчитал все свои ходы. Сперва он предложил Полевому бросить Вяземского и издавать «Телеграф» вместе. Полевой отказался. Тогда Булгарин объявил ему войну. Но если Полевого он хотел просто убрать с журнального рынка, то Вяземского Булгарин мечтал не только обезопасить — исправить его. «Знатные и богатые люди, — писал он. — Преждевременное честолюбие, оскорбленное самолюбие, неуместная самонадеянность заставляет их часто проповедовать правила вредные для них самих и для правительства. Весьма легко истребить влияние сих людей на общее мнение и даже подчинить их господствующему мнению… Их легко можно перевоспитать, убедить, дать настоящее направление умам». Итак, пришло время заносчивому и честолюбивому князю Вяземскому расплатиться за свои эпиграммы и шуточки в адрес скромного литературного труженика Булгарина.
…Первые доносы на Вяземского поступили «наверх» еще в ноябре 1826 года. Тогда его вместе с Пушкиным назвали «меценатом молодого Погодина»: «Два человека в Москве, князь Петр Андреевич Вяземский и Александр Пушкин, покровительством своим могут причинить вред. Первый, которого не любили заговорщики за бесхарактерность, без всякого сомнения более во сто крат влиял противу правительства, образа правления и покойного государя, нежели самые отчаянные заговорщики. Он frondeur par esprit et caractere[49] — из ложного либерализма отказался даже от камер-юнкерства и всякой службы, проводит время в пьянстве и забавах в кругу юношества и утешается сатирами и эпиграммами. В комедии «Горе от ума» — зеркале Москвы, он описан под именем князя Григория». Но этот донос остался для Вяземского без последствий, если не считать распоряжения главноуправляющего Третьим отделением собственной Е. И.В. канцелярии А. X. Бенкендорфа «не терять из виду интимные связи» Вяземского и Пушкина.
Останавливаться на полпути было не в правилах Булгарина. Тем более и Полевой не стоял на месте и летом 1827 года начал добиваться разрешения на издание газеты «Компас» и журнала «Энциклопедические летописи отечественной и иностранной литературы»… Надо было спешить, и 19 августа 1827 года к Бенкендорфу поступил еще один донос на Полевого — а заодно и на Вяземского.
«В «Московском телеграфе» беспрестанно помещаются статьи, запрещенные с.-петербургскою ценсурою, и разборы иностранных книг, запрещенных в России, — читал Бенкендорф. — В нынешнем году помещались там письма А. Тургенева из Дрездена, где явно обнаружено сожаление о погибших друзьях и прошедших златых временах. Вообще дух сего журнала есть оппозиция… Г. Полевой, по своему рождению не имея места в кругу большого света, ищет протекции людей высшего состояния, занимающихся литературою, и, само собой разумеется, одинакового с ним образа мыслей. Главным его протектором и даже участником есть известный князь Петр Андреевич Вяземский, который, промотавшись, всеми средствами старается о приобретении денег.
Образ мыслей Вяземского может быть достойно оценен по одной его стихотворной пиесе Негодование, служившей катехизисом заговорщиков, которые чуждались его единственно по его бесхарактерности и непомерной склонности к игре и крепким напиткам. Сей-то Вяземский есть меценат Полевого и надоумил его издавать политическую газету… Вообще, московские ценсоры, не имея никакого сообщения с министерствами, в политических предметах поступают наобум и часто делают непозволительные промахи. По связям Вяземского, они почти безусловно ему повинуются… Г. Полевой, как сказано, состоит под покровительством князя Вяземского, который по родству с женою покойного историографа Карамзина находится в связях с товарищем министра просвещения Блудовым. Не взирая на то, что сам Карамзин знал истинную цену Вяземскому, Блудов из уважения к памяти Карамзина не откажет ни в чем Вяземскому».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
