— Что случилось, господин подполковник? Кто-то стрелял?
У меня лезут от удивления глаза на лоб — после работы Ангелов Веры на территории Промзоны даже чихнуть некому, какие тут могут быть партизаны? Вижу спущенное правое переднее колесо и показываю дамам на него.
— Баллон лопнул. Сейчас поменяем и поедем.
Водитель виновато чешет в затылке:
— Герр оберстлейтенант, я это… домкрат не взял…
От души прохожусь на отборном русском языке по всем его предкам с обеих сторон. Фрау уважительно смотрят на меня и невольно подтягиваются, затем одна из них предлагает помощь своих подопечных:
— Господин подполковник, может, наши доходяги помогут?
Киваю головой в знак согласия и через минуту двадцать подконвойных облепляют тяжёлую машину, а один из них, коротко стриженный, резво откручивает гайки балонным ключом, несколько мгновений, новое колесо на месте. Машина опускается на землю, я благодарю любезных женщин и тут стриженый поворачивается ко мне лицом- о! Знакомая рожа! Ну-ка, ну-ка… Подманиваю его пальцем, тот подбегает, вытягивается по стойке «смирно» и бодро рапортует, зажав в руке полосатый шютце:
— Заключённый 26473896 по вашему приказанию прибыл, герр оберстлейтенант.
Я смотрю на дам и показываю взглядом, что нам надо отойти побеседовать с данным существом немного в стороне. Фельдфебель согласно кивает головой…
— Как вас звали прежде, заключённый?
— Капитан Януш Пшимановски, с вашего позволения, герр оберстлейтенант.
— Бывший капитан.
— Как угодно господину подполковнику.
— Откуда я вас знаю, капитан? Подождите, не отвечайте… Вы были в составе международной комиссии по выводу германских и русских частей из Испании в 1937-м году, так?
— Так точно, герр подполковник!
— Давно в лагере?
— Со второго дня войны, герр подполковник!
Прикидываю про себя и чуть не свищу от удивления. Да, лихо…
— Про указ насчёт добровольцев слышали?
— Так точно, герр оберстлейтенант!
— И что думаете?
— Так, не взяли меня, герр оберстлейтенант. Не внушил доверия…
Внимательно смотрю на него и вспоминаю, как он был напуган при нашем марше прощания. Усмехаюсь про себя и поворачиваюсь к машине- там все заинтересованно наблюдают за нами. Бросаю через плечо:
— Следуйте за мной.
Мы подходим к дамам и я пишу несколько строк в своём именном блокноте, затем протягиваю листок фельдфебелю. Та читает, и у неё вытягивается лицо, пытается что-то сказать, но я сажусь в машину и вместо благодарности говорю:
— Когда я вернусь, то проконтролирую своё распоряжение. Мы уезжаем…
… Взлетают носки сапог к небу в «гусином» шаге, плотно смыкаются плечи, слитный рёв десятов лужёных глоток перекрывает всё вокруг: Ein, zwei,drei, Heil! Ein, zwei, drei, Heil!!! В ужасе польский офицер начинает колотить рукояткой пистолета по наглухо задраенному люку «Р-35», бесполезно- трусливые лягушатники наверняка обмочились от страха. Город затихает в панике, и над его улицами слышен только грохот каблуков и счёт:… Ein, zwei, drei, Heil… Эта картина стоит у меня перед глазами, и лицо того самого польского офицера, нынешнего заключённого 26473896, бывшего капитана Януша Пшимановского. Что же, пусть послужит в «добровольческих» частях… Ему понравится в болотах Меконга…
Выхожу на бетонные плиты Киевского аэропорта. Он значительно расстроился со времени моего прошлого визита. Получаю багаж, и носильщик помогает мне погрузить его в прокатный автомобиль, с тоской вспоминается мой красавец АНГ, дожидающийся меня в имении. Включаю передачу и трогаюсь, в мечтах я уже дома…
Я захожу в неплотно прикрытую дверь нашей гостиной и слышу милый голос- моя маленькая жена играет с дочерью. Она ласково что-то ей говорит, я не могу разобрать слова. Просто стою за занавеской и любуюсь на обоих моих самых дорогих в мире существ, нет ничего приятнее, как смотреть на любимую женщину и своего ребёнка. Наконец я отодвигаю занавеску и вхожу. Первой меня замечает Катрин- она внимательно смотрит на меня и вдруг её личико озараяется улыбкой- она меня приветствует и что-то гулькает на своём детском языке. Я млею от восторга… Ну не могла малышка никак меня запомнить, ей же всего неделя отроду была, когда её на крестинах держал! Значит, просто почувствовала, что не чужой я ей, а папа… Следом, заметив необычное поведение дочери поднимется Светлана, она поворачивается ко мне, замирает на месте… Затем вскрикивает и бросается ко мне. Мы застываем в объятиях…
Вечером мы идём в баню. Вместе с супругой. И естественно, занимаемся там не столько помывкой, как тем, что делают любящие друг друга мужчина и женщина. Когда им никто не мешает… Потом сидим оба довольные и распаренные, закутанные в белоснежные простыни в прохладном предбаннике за богато накрытым столом и я слушаю о том, что было в усадьбе за время моего отсутствия. Разговор плавно смещается в другую сторону, когда мы переходим к дегустации домашних наливок, оказывается, моей Светлане звонила Люба, жена Всеволода Львовича. Они с мужем едут отдыать на Кавказ, в Пятигорск. Сева умудрился вляпаться в очередной раз и получил пулю в руку, вызвавшую осложнения. Правда, ничего особо страшного нет, но ему назначено санаторное лечение. Прикидываю, что к чему и решаю, что мы тоже можем позволить себе съездить и посмотреть на горы. Тем более, что это очень знаменитые места не только как курорт, но и так называемые лермонтовские. По имени знаменитого русского поэта, погибшего там. Сказано — сделано. Утром мы грузимся в самолёт, который довезёт нас до Минеральных Вод всем семейством, включая няньку для Катрины и горничную для Светланы. Хорошо хоть мне не нужно тащить с собой денщика…
Две недели райской жизни. Все дни я провожу с семьёй. Мы гуляем по историческим местам, катаемся на коляске вдоль Провала, Катюшке там особенно нравится. Красота… Вечером ходим в ресторан. Ночью, она у нас занята до предела, моя супруга требует от меня всего того, что остальные жёны получают от мужей всё время, ну а поскольку я человек военный, мне приходится отрабатывать своё отсутствие. Не удивлюсь, если меня в следующем году обрадуют наследником… Вскоре Люба улетает назад в Москву и Сева заводит курортный роман. Вообще на него женщины слетаются, словно сибирские комары на германскую кровь. Он и меня пытается подбить на чёрное дело измены, но вряд ли. Во- первых, я слишком люблю свою красавицу жену. Во-вторых, я не люблю пить, а трезвым строго соблюдаю супружескую верность. В-третьих — да мало ли почему? Ну, не считаю я возможным изменять. Когда холостой — да, а женат — простите, не приемлю. Хотя и Сева никогда от семьи не уйдёт. Так, небольшое приключение себе может позволить, а чтоб совсем — тоже нет.
Всему когда-нибудь приходит конец, но почему-то хорошему — намного быстрее. Вот так же, как одно мгновение пролетает моя короткая встреча с семьёй. Пора возвращаться в часть… Мы приземляемся в Киеве, откуда я вылечу обратно. Там нас ждут дядюшка и тётя Клара. Я сдаю им Свету и Катрин с рук на руки. Происходит бурное прощание: я сажусь на свой рейс в мокром от слёз кителе. Ну, ничего. Осталось немного, и вскоре мы вернёмся насовсем…
Полковник Всеволод Соколов. Москва, 1941
Конец сказки. Прощай, волшебство кавказского курорта, здравствуй, московская обыденность. Отпуск, как и все хорошее на этом свете, подошел к концу. Рука действует нормально, и нечего дальше казенную койку пролеживать. Я пожимаю руки остающимся, тепло прощаюсь с доктором, а потом долго обнимаю Машу. Черноволосая сестра-хозяйка вцепляется в меня с неженской силой и долго всхлипывает, не желая отпускать. Милая, ведь я не собираюсь с тобой оставаться, да и не хочу. Меня ждут жена и дети, дом и служба. А ты — ты еще составишь чье-нибудь счастье, и вспоминать обо мне забудешь. Прощай, дорогая…
…В аэропорту Пятигорска я сажусь в новенький лайнер Туполева. Краем уха я слышал, что Игорь Иванович Сикорский отошел от проектирования самолетов, переключившись на какие-то другие летательные аппараты. И теперь наши большие самолеты делают Туполев и Ильюшин. Что ж, я не против, тем более, что туполевская машина превосходит старые «Сикорские» и «Юнкерсы» и по скорости, и по дальности, и по комфорту.
Возле своего кресла я ставлю кофр, из которого торчит башка Танкиста. Из чемоданчика достаю одну из двух книг, подаренных Маяковским. На каждой он сделал надпись: "Победителю на войне и в мире! Желаю счастья! В. Маяковский". После той памятной игры он потребовал от меня объяснений. Как я мог отказать Пресветлому волхву? Я объяснил, и он понял. Понял! Я даже сперва не поверил. Виданное ли дело, чтобы большой человек умел слушать и понимать?! Но он все-таки великий человек. На следующий день он нас с Максом и семьями в ресторане угощал. И майора Леоне тоже. А потом книги свои подарил. А я ему — шахматы нефритовые. Так, прихватил в Лондоне на память, а они и пригодились. Правда, от Любаши потом досталось: вот, мол, всем все раздариваешь! Ну, да это ладно, я уже привык…
