лопнула, и кожа краснела, как от ожога. Пришлось старшине доставать нашу аптечку.
«Странный человек, — размышлял я о Зудове. — Мог бы еще на стрельбище перемотать портянку, наконец, мог сказать о мозоли после стрельб… Но смолчал… Вытерпел…»
Что-то теплое шевельнулось в душе по отношению к Зудову. Я подумал о том, что и он вполне может стать отличным солдатом… Маловато только я знаю его. Анкетные данные, нелестные характеристики — вот и все, пожалуй.
1 марта.
Попробовал поговорить с Зудовым, расспросить подробнее о его житье-бытье до армии. Юрий сидел напротив меня, глядел куда-то в сторону и отвечал односложно, словно его тяготил разговор и хотелось поскорее уйти.
…— Значит, отец ваш погиб на фронте?
— Да.
— Мать работает?
— Да.
— Кем?
— Геолог.
— Часто в разъездах?
— Часто…
Разговор явно не клеился. Я узнавал не более того, что было в бумагах.
— А во время войны где вы жили? Ведь ваш город был оккупирован?
— В Алма-Ате.
— Объясните мне, Зудов, почему вы не закончили семилетку и поступили работать… — я глянул на листок, лежавший передо мной, — учеником в артель по ремонту электроприборов? Тяжелое материальное положение вас заставило?
— Нет.
— Что же?
— Запустил занятия.
— Почему?
— Долго рассказывать.
Зудов прерывисто вздохнул.
— А вы расскажите… Нас никто не торопит. — И тут же, отвлекаясь от основной темы, спросил участливо: — Может быть, у вас нога побаливает?
— Нет. Уже лучше.
— Ну, тогда все в порядке. Можно спокойно беседовать… Так почему пришлось оставить школу?
— Несколько месяцев дома не был. Хотел к старшему брату в Горький съездить, на Волгу, а попал в Новосибирск… Вот и запустил учебу… Остался на второй год в седьмом. Показалось скучно… Пошел в артель…
— А мать как посмотрела на это?
— А что ей… У нее своя семья.
Я помолчал. Зудов истолковал это по-своему.
— Разрешите идти, товарищ капитан? Мне автомат чистить надо.
Чуть приоткрывшись, он снова старался уйти в себя, обрезать какие бы то ни было «ниточки» между командиром и собой, за исключением чисто служебных. Было очевидно, что дальнейший разговор ни к чему не приведет. Я разрешил Зудову идти, оставшись один, попытался представить его короткую, но как видно, уже достаточно путанную жизнь.
Мать часто бывала в разъездах. Зудов рос предоставленным самому себе. Новое замужество матери, видимо, совсем отдалило его от семьи. Несколько месяцев бродяжничал по железнодорожным станциям. Неизвестно с кем знакомился, на что жил. Слишком рано почувствовал самостоятельность… Потом артель, взрослые, не всегда серьезные товарищи, свои деньги, полная независимость. Возможно, были и пьянки, и кое-что похуже… Да, у одного жизненный путь складывается ясно и прямо, у другого — такой он извилистый, что пойди догадайся, где сам споткнулся, а где увели в сторону.
Между прочим, Аннушка, когда я ей обо всем этом рассказывал, горестно посочувствовала Зудову. Понятно — женское сердце! Оно помягче, чем наше. А мне пока ничуть не легче.
6 марта.
Вечером батарея отправилась в клуб смотреть фильм. (Кстати, нам уже третий раз показывают его за полгода). Зудов вместе со всеми вошел в зал, потом попросил разрешения выйти покурить. Кино началось, а Зудов в зал не вернулся. Сержант Подгорный сразу же сказал об этом старшине. Тот моментально послал одного из солдат в библиотеку, в спортзал — поискать Зудова. Но солдат вернулся ни с чем. Тогда старшина Николенко доложил об исчезновении Зудова мне.
Я был готов к тому, что Зудов может что-нибудь натворить. И все же сообщение старшины меня расстроило.
— Ваше решение? — спросил я Николенко.
— Какое же может быть решение, — ответил старшина, пожимая плечами. — Одно решение: вернется — наказать по всей строгости.
— Наказать-то недолго…
Старшина уловил в моем голосе нотку несогласия я, немного подумав, добавил неуверенно:
— Конечно, и поискать можно…
— Ветра в поле?
— Не совсем так, товарищ капитан. У меня тут записано… — Николенко сунул руку за отворот шинели и достал маленький блокнот, который солдаты в батарее шутя называли «чепичкой» — по начальным буквам ЧП (чрезвычайное происшествие). Действительно, из небольшой записной книжечки в потертом темно-синем переплете можно было узнать о всех погрешностях солдат за всю их долгую службу. Так же пунктуально отмечал Николенко и успехи воинов, но, поскольку характер у старшины был не особенно мягкий, мало кто знал об этой «положительной» стороне блокнота. И совсем не подозревали солдаты, что в книжечке, заполняемой бисерными прямыми буквами, есть сведения о том, как зовут их родителей, где до армии солдаты работали или учились, у кого какие склонности и привычки… Правда, старшина не всегда умел всем этим правильно воспользоваться, но мне, как правило, оказывал неоценимую помощь своими исподволь накопленными наблюдениями.
— Вот, — произнес Николенко, перелистнув «чепичку», — Вокзальная, 17, зовут Нюра.
Оказывается, «на всякий случай» старшина разузнал у прежних сослуживцев Зудова, где тот чаще всего бывал, когда уходил в город.
— А кто она, эта Нюра?
— Трамвайная кондукторша. Приехала из деревни к тетке. Тетка умерла, домик ей оставила…
Через двадцать минут мы были на улице Вокзальной у деревянного, почти до окон заметенного снегом дома. Под самой крышей тускло освещался железный крашеный полукруг с цифрой 17 посередине.
Николенко подошел к калитке и направил луч карманного фонаря на дорожку.
— Здесь, — сказал он негромко.
Я и сам увидел на снегу четкий свежий след солдатских сапог.
Мы вошли во двор. Дверь в сени была не заперта. Зато другая дверь, обитая клеенкой и войлоком, надежно защищала вход. Пришлось постучаться.
— Кто там? — послышался женский голос.
— Откройте, пожалуйста.
— Кто вы такие?
— Откройте! — повторил я тверже.
Звякнул массивный крючок, дверь открылась. На пороге стояла девушка лет двадцати трех, небрежно причесанная, в халатике и тапках на босу ногу. Прищурившись, она старалась разглядеть нас.
— Кто вы такие будете?
Не отвечая на вопрос, я шагнул в комнату. Николенко последовал за мной.
Зудов мог предположить все, что угодно, но нашего появления он не ждал. Он настолько опешил, что даже не пошевельнулся. Щеки его побледнели, глаза широко открылись.
Своим приходом мы прервали только что начавшийся ужин. На столе, позванивая крышкой, бурлил электрочайник. На мелкой тарелке лежали конфеты, на тарелке побольше — кусок колбасы, несколько ломтиков хлеба.
Нюра уже поняла свою оплошность и, закусив губу, молча наблюдала за нами.
— Встать! — приказал я Зудову.
Он повиновался.
— Застегните ворот!
Он выполнил приказание и снова замер, опустив руки по швам.
— Товарищ старшина, — обратился я к Николенко, — доставить Зудова в расположение батареи.
Старшина козырнул и щелкнул каблуками. Затем, повернувшись к Зудову, сделал рукой вполне понятный жест — собирайся, мол, живо. Зудов шагнул к вешалке.
По-видимому, еще ни разу в жизни не приходилось
