Чуть южнее Фелитополя начиналась Долина Роз, единственный сухопутный проход в Кесарскую область. Когда-то это был процветающий край, сплошной непрерывный сад, сотни деревень и хуторов… Теперь тут никто не жил. Розы, однако, росли до сих пор, хоть и одичали вконец.
Долина, дважды прорезанная не слишком широкими, но глубокими ложами речек Белая и Кипень, имела около шестидесяти вёрст в длину и в ширину около двадцати. С запада, отделённое грядой холмов, было море, с востока – поднимались отроги Черепашьих гор.
Так же медленно и осторожно вводил в Долину Роз с юга свои войска Рогдай.
С подходом личной гвардии конкордийского мятежника Аркадия Филомена у Рогдая стало девяносто тысяч регулярного войска – и ещё шестьдесят тысяч тех, кто горел решимостью, но слабо отличал дрот от копья, а копье от пики.
На военном совете решено было ставить мелиорцев – южан и северян – вперемешку, самое крупное – тысячами. Взаимная ревность удвоит их стойкость. Гвардии же объединить и использовать как единую силу.
Днем и ночью на южном берегу Кипени рыли землю, насыпали валы, возводили частоколы из заострённых ошкуренных брёвен, наклонённых в сторону реки. Кое-где земляные работы сопровождались таинственностью: там люди Януара готовили врагу какие-то особые гадости; об этом говорили шёпотом. Но многие видели те возы, крытые мешковиной, что подъезжали с тяжёлым скрипом, а отбывали с лёгким.
Остатки лодочного флота и полтора десятка кораблей Филомена, поднявшие пиратские флаги, собирались в бухтах и бухточках, которыми изрезаны были берега залива Фелис, и у острова Чур, расположенного у горловины залива, – чтобы прикрыть берег от высадки десанта. Впрочем, ожидать появления армады кораблей не приходилось: обширная область рифов и блуждающих мелей, именуемая Тёркой, делала судоходство в этой части моря делом в высшей степени ненадёжным и рискованным.
Через Кипень всё ещё время от времени перебирались с севера потрёпанные группки отважников. Под покровом темноты другие группы уходили в поиск.
Мелиора. Долина Роз
Рогдай, не стесняясь присутствием посторонних, обнял Алексея. Отодвинул его, вцепившись в локти, на всю длину своих крепких ручек. Вновь – обнял.
– Как же ты долго ходил, – сказал он тихо. – Я отчаялся ждать.
Алексей сглотнул.
– Не буду спрашивать, – продолжал Рогдай. – Якун уже разъяснил мне, что Кузня – это совсем не то, что мы о ней думаем. Только всё – потом, потом… Отправляйся к нему. Решите, что делать дальше. И – делайте, чёрт возьми. Никого не спрашивая. Ты меня понимаешь? Уже некогда совещаться, просить позволения…
– Да, стратиг, – прошептал Алексей, – вот это я понимаю.
– И вот ещё, – не отпуская, сказал Рогдай. – Не верь себе. Душа твоя будет говорить: всё пропало. Не верь. Это – чары.
– Моя душа мне такого больше не скажет, – качнул головой Алексей. Только это не чары, подумал он.
Как, оказывается, легко жить, когда уже нечего терять…
Рогдай потрепал его по плечу правой рукой, а левой потащил за собой. При этом он глянул на Алексея так, что у того вдруг бросилась кровь к щекам.
Похоже было, что дядька Рогдай если и не знает всего, то обо всём догадывается…
– Сутки тебе даю, – сказал он на ходу. – Ночь пьёшь и к девкам, день отсыпаешься. Завтра вечером – в Артемию.
– Если надо – могу сейчас…
– Я всё сказал. Дохлый ты никому не нужен. И в тоске ты тоже никому не нужен. Встряхнись.
– Понял, стратиг.
Шатёр Рогдая был составной – из трёх: большого, среднего, маленького. В третьем – стоял низкий стол, при котором не сидят, а лежат. Там уже лежала припомаженная матрона с подведёнными глазами и волосами серебряного цвета, две музыкантши в чём-то прозрачном наигрывали на китаре и тихой дудочке, а темнокожая танцовщица-южанка, одетая лишь в ожерелья, пояс да тонкие сапожки до колен, покачивалась, держа в руке широкую чашу с вином.
– Во, видишь – Терентий прислал, – ухмыльнулся Рогдай. – Подымать дух и плоть. Приказ мой тебе: пить, петь и веселиться. До утра отсюда чтоб ни ногой.
– Зря ты это затеял, дядюшка…
– Нет, – твёрдо и очень серьёзно сказал Рогдай. – Есть вещи, в которых я кое-что понимаю. Эта – среди них.
Тебе так кажется, подумал Алексей. Я тоже думал, что кое-что понимаю…
Ночью, лёжа в обнимку с двумя скользкими девками, Алексей слышал, как буря ломает шатёр, но плюнул на всё. Я ведь решил: а пусть всё катится в пропасть, – сказал он себе. Девки слегка насторожились, но, в общем-то, не придали буре особого значения. Лишь третья, которая так и играла в углу на своей тихой дудочке, на время замолчала и к чему-то прислушалась, но потом всё равно продолжила свою игру. Алексей узнал мелодию: тема неизбывной страсти из действа "Свеча и мотыльки". Уставшая танцовщица щекотала его волосами…
Мелиора. Крайний север
То, что случилось в ту ночь на Доле, описывать было некому, и как Лупп совершил то, что совершил, так никто и не узнал. Отряд его, пересидев незамеченным в прибрежных камнях двое суток в ожидании облачной погоды, нашёл-таки лазейку в охране башни, просочился – и захватил башню без единой потери со своей стороны. Теперь охране, чтобы вернуть башню, биться следовало лишь в дверях или же на винтовой лестнице, а это значит – очень долго. И, в отличие от злосчастного чародея Сарвила, Ферм получил достаточно времени, чтобы разобраться во всех хитросплетениях защитного колдовства.
Славы внизу гибли один за другим, забирая с собой по крайней мере пятерых солдат Конкордии, а Ферм всё ещё медленно распутывал нарочито простой, а на самом деле чрезвычайно хитрый узел…
Он сам не заметил за этим занятием, как прошёл день.
Лишь заполночь была выдернута последняя нить…
Долго не происходило ничего.
Потом – с тонким невыносимым свистом расселся стеклянный фонарь, венчавший башню. Воздух дёрнулся и потёк. Настоящих молний не было, но всё вокруг заискрилось; с ветвей засохшего дерева, стоящего неподалёку, потянулись к небу лиловые веера "ведиминых свечек". У всех живых зашевелились и дыбом поднялись волосы, одежда облепила тело. С неба медленно стал спускаться страшный множественный шёпот: будто души умерших предупреждали о чём-то…
Ферму, измотанному насмерть, показалось вдруг, что конкордийские солдаты, окружавшие башню плотной толпой, упали на четвереньки и завыли в безумной тоске. Но, может быть, именно показалось… а в следующий миг с мягким пыхтением, будто сложена была из сырой глины, башня расселась внизу, вздулась пузырём – и опала внутрь себя, погребя под неодолимой тяжестью своих защитников и губителей – и побив камнями множество тех, кто хотел, кто обязан был, да вот не смог её спасти…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
