Джинни заметила, что он подчеркнул слово «я», но не придала этому значения.
— Потому что вы опытный проводник и сыщик, — возразила она. — Одна я не могу разыскать отца. Просить о помощи Фрэнка Кэннона… но с этим жестким и к тому же влюбленным в меня человеком трудно иметь дело. Наверное, даже опасно. Неужели вы не хотите помочь мне? Я заплачу вам, сколько смогу. — Останься со мной, Стив Карр, и мы преодолеем эту отчужденность, все у нас наладится, думала Джинни.
Этот призыв дошел до него — он чувствовал, что не может больше отталкивать Джинни. Он решил быть с ней откровенным, хотя тайны, связанные с ее отцом, он не откроет.
— Я не могу возненавидеть вас, Джинни Марстон, — сказал он медленно, — я желаю вас с момента нашей встречи в Джорджии. Но с этого момента до сегодня между нами все закружилось в каком-то безумном вихре. Все эти внезапные перемены в наших отношениях, все эти обманы… Я признаю, что вы далеко не всегда были виноваты. Обманывал и я, и я — виной тому, что мы так далеко зашли в наших отношениях. На ранчо я решил, что вы моя сестра и бежал в панике. Но наши отношения в дороге — не коварный обман с моей стороны. Я любил и желал вас, не только ваше тело. О женщина! Я желал тебя, как ничего в жизни не желал. Даже того, чтобы отец признал меня перед людьми. Да, узнав правду о двух твоих обманах, я был разгневан, разочарован в тебе, повергнут в смятение. Но и тебе довелось испытывать эти чувства по отношению ко мне, и я много раз бывал виноват. Я приехал, потому что ты моя, и я хочу быть с тобой… почему ты плачешь? — спросил он, подвинулся к ней и, обняв, начал смахивать слезы, катившиеся по ее щекам.
— Я так боялась потерять тебя… Ничего в жизни я так не боялась… Я люблю тебя, Стоун. Я не хотела тебя принуждать, потому что ты так…
— Брыкался, словно мустанг, которого хотят подковать? — шутливо спросил он. Его улыбка согрела ее душу. Он улыбался все шире, его улыбка была чарующей и дразнящей; наконец, сверкнули ослепительно-белые зубы, и он счастливо засмеялся. Его черные глаза горели страстью. Тревога и испуг Джинни словно растаяли.
— Я так рада, что ты здесь, — прошептала она, — я так тебя хочу. Ты не целовал меня целую вечность. Господи, я так томилась по тебе… Ты меня простил?
За все, кроме одного, в чем ты и не виновата… Но это «одно» может разлучить нас, подумал он и, покрывая поцелуями ее лоб, нос и щеки и страстно поцеловав ее в губы, прошептал:
— Ты знаешь, что ты — единственная женщина для меня… — Обросшим короткой щетиной подбородком он сбросил с ее плеча рукав ночной рубашки и стал нежно лизать плечо и шею.
— Ты — единственный мужчина для меня, Стоун, — прошептала Джинни, прижавшись к нему. Она знала, что ее чувство — могущественнее и богаче, чем физическая страсть. Ее сердце, освободившись от страха, трепетало, охваченное радостью и любовью, а тело пылало неистовой страстью. Может быть, мы оба обезумели, промелькнуло в ее сознании, но я отдамся ему снова, я жажду его ласк и поцелуев.
Стоун хотел бы открыть ей свою душу до конца, но не мог, пока не встретится с Мэттом и не узнает всю правду. Сейчас он боялся открыться ей и нарушить восстановленную между ними, но еще хрупкую связь. Ведь, может быть, она права, и убийца Клэя — не Мэтт, а кто-то другой. Тогда они вместе будут искать убийцу. Но если Мэтт все-таки виноват в каких-то махинациях по отношению к Клэю, это снова вызовет осложнения между ними и Джинни…
Джинни целовала и ласкала его, и он чувствовал, что снова обрел ее. Она — единственная женщина, которая поняла его и пробилась к нему, вырвала его из отчужденности, спасла от одиночества.
Он рванул вниз ее ночную рубашку, обнажив белоснежную атласную кожу, и нежно прильнул к ней губами. Нахлынула страсть, и он неистово ласкал ее, целуя грудь, плечи, живот.
Джинни крепко обнимала его с чувством, что он целиком принадлежит ей. Она расстегнула его рубашку и пробежала пальцами по гладкой безволосой груди. Она хотела любить его здесь, сейчас, после бесконечной разлуки. Она тянулась к нему всем своим существом, раскрывалась навстречу ему, как цветок.
Взволнованный ее порывом, Стоун на минуту отодвинулся от нее, стянул сапоги, снял и бросил на стул брюки и пистолеты. Когда он обернулся к Джинни, она ждала его, обнаженная, призывно протягивая к нему руки. Погрузив пальцы в ее волосы, он прижался к ее рту с такой силой, что у обоих перехватило дыхание. Его страсть разгоралась все неистовее, но он сдерживая себя, чтобы не причинить ей боли, желая овладеть ею бережно и нежно.
— Я же говорил, что ты — опасное искушение и непреодолимый соблазн, женщина, и я был прав!
— И ты для меня тоже, любовь моя… — простонала Джинни. Она изнемогала от любви, его темные глаза словно притягивали ее в свои неведомые глубины.
Он наклонился над ней и сосал ее груди, а руки его скользнули вниз и достигли заветного бугорка. Его тело пылало, как факел, ее близость после недель воздержания сводила его с ума, но он сдерживал неистовство страсти, желая одарить ее любовью и нежностью. Он снова жадно приник к ее рту, потом, не в силах больше медлить, раздвинул ее бедра и вошел в нее. Ни одна женщина не принимала его с такой самоотдачей всего своего существа, и ни одна не завладевала им так безраздельно. Он входил в нее, вдыхая нежный и пряный аромат ее тела — свежий, как весна, и горячий, словно знойное лето.
Руки Джинни перебирали шелковые волосы Стоуна и ласкали его мускулистую спину; она выгибалась ему навстречу. Ее тело отвечало ему каждой своей клеточкой, его руки и губы возбуждали ее страсть, и Джинни всем существом устремилась к волшебнику — Стоуну. Тело ее плавилось, горело огнем. Он ускорил темп, и поцелуи его стали еще неистовее. Она отдавалась ему, дарила себя безоглядно. Он был счастлив.
Тело Джинни увлажнилось, желание вспыхнуло еще сильнее.
— Я хочу тебя, хочу, любовь моя! — простонала она.
— И ты меня получишь! — поддразнил он, доводя их обоих до апогея страсти; она все крепче прижималась к нему… миг пронзительного наслаждения — и они блаженно расслабились, не выпуская друг друга из объятий. Тела их блестели, увлажненные, в сердцах царили блаженство и покой.
Джинни положила голову на грудь Стоуна, и, зажмурив глаза, дышала редко и глубоко. Ах, как хорошо, как спокойно и уютно чувствовала она себя в объятиях любимого.
Стоун тоже чувствовал удивительное спокойствие. Я люблю ее, думал он. С другими женщинами я занимался любовью, а эту люблю… Теперь он понял различие. Джинни была создана для него, и это чувство довольства и покоя было — любовь. Он перекатился на бок и нежно посмотрел на нее.
