Как и должно писателю — просветителю, Маргарита Владимировна работала много. Книги ее и сейчас выходят в новых изданиях, продолжают свою очистительную и облагораживающую деятельность. Даже в школьных учебниках в списках рекомендуемых для чтения книг есть произведения Маргариты Владимировны. А ведь это, прямо скажем, особая честь.
…Едет сейчас с нами в купе Маргарита Владимировна пятым пассажиром, и проездного билета ей не надо. Книгу везут в портфеле, в чемодане, в сумке или даже просто под мышкой.
Что особенного, ценного оставляет после себя человек на земле? Добрую память, лучшую часть души, которую ему посчастливилось передать другим.
Странная это вещь— душа! Неразменная монета. Сколько человек ни отдает себя другим — бескорыстно, безвозмездно, безоглядно, — не убывает у него доброты. Напротив, точно брошенное в землю зерно: бросил, а оно возвращается в тебя полным колосом, целым урожаем.
Мне повезло— сколько добрых людей встретил я на своем жизненном пути!
Причудливо захламленный номер 409, где не было ни окололитературных чудачеств, ни нытья по поводу и без повода. Номер 409 — один из оазисов в моей многотрудной жизни тех лет, в котором было и светло, и тепло, и задушевные беседы, и непременная чашечка крепкого душистого чая в придачу. Как это бесценно — тепло, свет, задушевная беседа, добрые глаза перед тобой и крепкий чай, особенно когда тебе бесприютно, чуждо, опасливо, далеко от родной Костромы, где‑то на самом краю света — в Москве.
Маргарита Владимировна Алтаева — Ямщикова похоронена на Волковском кладбище в Ленинграде, на Литераторских мостках. Если войти в ворота кладбища, нужно повернуть в первую же аллейку налево, дойти до конца, и там по правой стороне лежит ее прах. А сама она едет сейчас с нами пятым пассажиром в купе. Настоящие писатели не умирают, независимо от табели о рангах — великие они или не самые великие. Важно — настоящие
Голубая звезда
Белый гроб опускали в черную яму. Одетые в легкую униформу свинцового цвета могильщики проворно забрасывали в могилу жирную землю. Быстрей, быстрей!.. Зачем они так торопятся… Вот и вырос холм… Подровняли, постукивая лопатами плашмя. Провожающие молча укладывают на холмик венки, букеты… Еще стоят, не расходятся… Никто не может понять, когда наступает время покинуть кладбище… Тронулись… пошли…
Закопали маленькую хрупкую женщину. Похоронили Марию Ивановну Бабанову. Ай — ай — ай, зачем, за что…
Марии Ивановне было много лет — восемьдесят два, шел восемьдесят третий. А для меня она навсегда только юная, порывистая, звонкая. Другой не знаю, не хотел знать, не хочу.
Я не видел ее первых сценических шагов, только слышал рассказы очевидцев, читал. «Великодушный рогоносец», «Рычи, Китай». А еще раньше Людмила Андреевна Ямщикова рассказала о том, как она видела Бабанову в школьном спектакле. Роли не было, был пробег вдоль сцены Оленя или Лани, не помню точно. Девочка промчалась — и весь школьный зал единым дыханием выдохнул: «Ах!»
Народу на похоронах было мало, никакой толпы около театра имени Маяковского, так, двадцать — тридцать человек стояли у входа в какой‑то нерешительности. На любой рядовой спектакль вечером в этот театр народу у подъезда бывает гораздо больше. Гроб стоял на сцене, и зрительный зал был неполон. Умирать надо во цвете славы. Тогда и шум, и толпа, и сенсация. Нелепо подумать, но если бы Мария Ивановна умерла в конце 30–х годов, когда блистала шекспировской Джульеттой, Дианой Лопе де Вега, арбузовской Таней, когда у всех перед глазами еще стоял феноменальный неврастеник — мальчик Гога из пьесы Файко «Человек с портфелем», фарфоровая Полинька «Доходного места» Островского, звенела погодинская Колокольчикова, — думаю, поклониться дивному таланту в Кисловский переулок стекались бы тысячи, а может быть, и десятки тысяч людей, все. кто видел ее хоть однажды.
Два имени блистали в те годы — Бабанова и Коонен, Коонен и Бабанова. Много было еще прекрасных актрис, ноне равных в актерском искусстве. Уникалькые дарования не оставляют последователей, они могут породить только подражателей. Бабанова была единственной, единственной и остается в памяти истории, в памяти тех, кто ее видел в цветении. Сравнивать не с кем, нельзя и не надо.
Остается легенда. Это самый торжественный венок славы — легенда. Легенда о Мочалове, легенда о Комиссаржевской, легенда о Ермоловой. Не так давно я слушал в студии звукозаписи монолог Жанны д’Арк в исполнении Ермоловой. Не надо! Окаменелость. Я не верю своим ушам, но легенде я верю и не считаю несмышленышами тех студентов, которые выпрягали из кареты Марии Николаевны лошадей и рысью мчали ее на Тверской бульвар к дому. И хорошо, что еще не была изобретена во времена Мочалова магнитофонная лента, — я верю Белинскому.
Как это ни парадоксально, но кино, телевидение, а часто и радио растаскивают славу артиста, особенно кинематограф. Да, в данное время в момент выхода на экран, если фильм удался, популярность огромна. Но потом… Идут годы, мы говорим своим детям о кумирах нашей Молодости. Они, дети наши, идут в кинотеатр повторного фильма и… начинают с подозрением относиться к нашему вкусу, к нашему времени, к нам самим. И в самом деле, сколько я был наслышан о Шаляпине не только как о гениальном певце, но и столь же великом драматическом артисте! Но когда своими глазами увидел его исполнение роли Ивана Грозного в «Псковитянке», отснятой на кинопленку, просто своим глазам не поверил. Лучше бы и не видел!.. Голосом в грамзаписи наслаждаюсь, хотя моя покойная тетушка, слышавшая Шаляпина живьем, неоднократно говаривала мне, когда я восторгался, слушая пластинки: «Витя, разве это Шаляпин, ничего общего!» И представьте себе, моей тетушке я верю. Легенда выше реальности.
Мария Ивановна Бабанова никогда не снималась в кино. Почему, не знаю. Не хотела. Может быть, боялась; возможно, не понимала его особенностей, а вполне вероятно, интуитивно чувствовала: этого не надо делать. «Я актриса театра, только театра, а не универсал». Я спрашивал Марию Ивановну, почему она не снимается в кино. Отвечала уклончиво или шутливо: «Не приглашают».
Думаю, боялась. Она оберегала свое достоинство театральной актрисы с самой жесткой твердостью.
— Мария Ивановна, почему вы не согласились играть главную роль в пьесе Икс?
— А с чем я выйду на сцену? — И уже со злостью: — Что я буду говорить зрителю? Болтать слова?
— Но вы жалуетесь, что у вас мало работы.
С сарказмом:
— Нет, дорогой, уж лучше ничего!
Как блистательно репетировала она Юнгу в пьесе Корнейчука «Гибель эскадры»! С какой лихостью единым взмахом взлетала она на ствол корабельного орудия и с мальчишеским форсом скручивала цигарку, поплевывая на пальцы и рывком проводя языком по краю бумажного обрывка! Я видел, как она упорно, бесчисленное количество раз тренировала, отрабатывала все эти движения, становящиеся потом сущностью образа, казавшиеся такими естественными и непринужденными, будто родились именно только в это мгновение. Мария Ивановна показывала мне фотографии и письма юнг Черноморского флота, с которыми она в этот период завязала переписку, вглядывалась в их лица, старалась сквозь строчки писем понять что‑то исключительное, свойственное и возрасту, и профессии этих полудетей, полубывалых парней. Да, жаль, что невозможно передать даже свой собственный восторг, который испытывал, глядя на Бабанову — Юнгу в период репетиций. Этот парнишка вызывал и улыбку, и восхищение. Виртуозность актерской работы, мастерство…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
