— Но вы жалуетесь, что у вас мало работы.
С сарказмом:
— Нет, дорогой, уж лучше ничего!
Как блистательно репетировала она Юнгу в пьесе Корнейчука «Гибель эскадры»! С какой лихостью единым взмахом взлетала она на ствол корабельного орудия и с мальчишеским форсом скручивала цигарку, поплевывая на пальцы и рывком проводя языком по краю бумажного обрывка! Я видел, как она упорно, бесчисленное количество раз тренировала, отрабатывала все эти движения, становящиеся потом сущностью образа, казавшиеся такими естественными и непринужденными, будто родились именно только в это мгновение. Мария Ивановна показывала мне фотографии и письма юнг Черноморского флота, с которыми она в этот период завязала переписку, вглядывалась в их лица, старалась сквозь строчки писем понять что‑то исключительное, свойственное и возрасту, и профессии этих полудетей, полубывалых парней. Да, жаль, что невозможно передать даже свой собственный восторг, который испытывал, глядя на Бабанову — Юнгу в период репетиций. Этот парнишка вызывал и улыбку, и восхищение. Виртуозность актерской работы, мастерство…
Бабанова работала с неслыханным упорством и точностью. Говоря современными образами, она сооружала корабль для космического полета. Одна! Никакого доверия своему таланту, только работа. Нам, простым смертным, казалось, что Бабанова уже достигла совершенства, самых границ возможного, но ее собственное дарование говорило: иди дальше, дальше, там есть нечто еще и еще! Ей была видна конечная цель, та, которая недоступна, невидима другим, только ей! Лишь в самые редкие минуты Бабанова была довольна своей работой, будь это спектакль или репетиция, а чаще не удовлетворена. И хотя зал шумел шквалом аплодисментов, лица зрителей светились восторгом, в глазах Марии Ивановны — недоверие к себе, беспокойство, даже тревога, идет какая‑то лихорадочная самооценка проделанного.
Может быть, очень субъективно и даже несколько кощунственно (но я имел возможность бесчисленное количество раз наблюдать Марию Ивановну и на репетициях, и на спектаклях), выскажу затаенную мысль: Бабанова репетировала лучше, чем играла. Ее игра на сцене выше всяких похвал, но то, что она делала на репетициях, еще выше. Видимо, происходило это из‑за предельно обостренного отношения к своей работе, но работе уже на зрителей. Чувство ответственности! Страх за талант! Доля свободы от ответственности на репетициях привносила дополнительно порцию счастья. Бабанова никогда не полагалась на вдохновение, оно обеспечивалось сделанностью. Как при плавке металла в доменной печи для того, чтобы ослепительный жидкий металл, после того как пробьется летка, хлынул в нужном направлении, строят специальные борозды из песка, подобно этим сооружениям строила рисунок роли и Бабанова. Лава кипела внутри, важно было дать ей направление, тогда и начнется извержение.
Подвижность внутреннего мира, мира эмоций, у Бабановой была абсолютная. Ей не надо было, как это случается с артистами более тугого склада, добиваться слез, гнева, влюбленности, страха, лукавства, негодования, — вся гамма человеческих чувств, как клавиатура безукоризненно настроенного рояля, была наготове, крышка открывалась свободно, оставалось только из этого хаоса чувств создать симфонию роли. Филигранность работы — особое свойство Бабановой. Дать в этот момент роли только пять граммов подозрительности, именно только пять, шесть — уже много, лишнее. И эта точность меры видна в глазах, в жесте, в повороте головы, в походке, во всем существе. Видна и точно, и ярко! Увидела, приняла, переварила — идет отдача. Как на первом курсе актерского факультета. Кстати, громадный режиссер и актер Алексей Денисович Дикий так и говаривал: «Самое главное и трудное на сцене — элементы первого курса. Они та опора, та площадка, на которой бурлит творчество».
Я много видел и вблизи, и издали знаменитых актеров, много разнообразия в технике актерского искусства, но, пожалуй, ни у одного не наблюдал такого искусного незнания последующего слова и действия. Вот пример. Джульетта ждет Ромео. «Быстрей скачите, огненные кони, к жилищу Феба… дай мне Ромео». Приходит Кормилица, от которой Джульетта сейчас узнает место и время свидания. Вошедшая Кормилица — само преддверие счастья. С восторгом Бабанова — Джульетта бросается к няне: «Ну что сказал он, няня?» А Кормилица сообщает: Ромео убил брата Джульетты Тибальда.
Сколько раз стоял я в кулисе сцены Театра Революции, наблюдал этот эпизод и старался понять, каким чудом Бабанова — Джульетта не подозревает, что за известие несет ей Кормилица. Спектакль «Ромео и Джульетта» репетировался целый год. Как можно было так не знать, так забыть, что будет дальше! Восторженный полет к няне со словами: «Что сказал Ромео?» — сияющие глаза, пылающее лицо, высокий звонкий голос, и вдруг — как будто увлеченный игрой ребенок со смехом бежит за прыгающим мячиком и с размаху ударяется лицом о каменную стену. Глаза Бабановой расширяются, лицо темнеет, фигура делается жесткой, движения резкие, угловатые, острые. Еще мгновение — глаза наливаются яростью и глухой голос произносит: «Ромео пролил кровь Тибальда? О дьявол ангельский, тиран красивый, тварь гнусная с божественным лицом…» — и т. д. И в ярости бьет кинжалом в деревянную стойку кровати. И вдруг после реплики Кормилицы: «Чести нет, нет честности в мужчинах, обманщики и негодяи все. Позор Ромео!» — переосознание случившегося, неожиданный крик, и Джульетта — Бабанова, замахнувшись кулаком, бросается к няне с криком: «Твой язык распухни за слово! Не рожден он для позора. На лбу его позору стыдно лечь. Он трон, где честь должна короноваться, единая царица всей земли». И после этого на глубоком выдохе всей злобы, что кипела в ней: «Что я за зверь, что я его ругала!»
Впрочем, вряд ли моя попытка объяснить необъяснимое увенчается успехом. Но все же. Бабанова не играла Юнгу в «Гибели эскадры», только репетировала. Репетировала почти до генеральной, уже в матросском костюме, в тельняшке, в брюках клеш. И отказалась. Уговаривали, упрашивали, умоляли. Нет. Говорила: стара. Ей было уже тридцать шесть лет. Многие, пожалуй, сказали бы: только тридцать шесть лет! Но удерживал страх: а вдруг покажусь несоответственной?! Страх за талант. Вместо Бабановой играла студентка театральной школы, миленькое живое существо, очень подходившее к роли. И только.
Не раз Мария Ивановна доводила роль до генеральной репетиции, а потом отдавала ее другим. Мне посчастливилось видеть Бабанову в роли Любки Шевцовой в «Молодой гвардии», которую поставил Охлопков. Была, кажется, генеральная репетиция. Совершенство! И в сцене эвакуации в начале спектакля, и особенно в танце перед немцами. Тело пляшет бешено, рот сверкает улыбкой, а в глазах злоба, ненависть, издевка, и ты замечаешь, что это не улыбка, а оскал. Вряд ли кто мог бы повторить подобное. Александру Александровичу Фадееву Бабанова показалась старой в этой роли, и он попросил заменить ее другой актрисой. И заменили. Другая получила за роль Шевцовой звание лауреата Сталинской премии первой степени. Какое же звание и какой степени можно было бы присудить за исполнение роли Любови Шевцовой Марии Ивановне Бабановой?! Впрочем, у меня с давнего времени укоренилось убеждение, что главная награда человека, главное его достоинство — его собственное имя, которое он должен всю жизнь украшать добрыми делами, а если есть талант — то и этим незамутненным источником. Об этом я даже когда‑то писал в газету «Пионерская правда» для детей. Бабанова говорила, что и сама рада, что не играла Шевцову, но чувствовалась в этот раз некоторая горечь. Видимо, вложила в роль нечто драгоценное, чем хотелось поделиться со зрителем. Это драгоценное было, я свидетель.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
