проникнуть в гостиницу.
Впрочем, большой проблемы это не составило. Еще до того, как отправиться на стадион, я знал, что нам понадобится это сделать незаметно. Поэтому заранее на первом этаже я поднял шпингалет на одном из окон, расположенном в противоположном крыле от входа в гостиницу. На наше счастье никто окно не закрыл, и мы спокойно залезли через него во внутрь помещения.
— Расходимся по номерам. И запомните, никому ничего не говорить. Всю ночь мы спали.
В своем номере я упал на кровать и дал волю слезам. Хорошо, когда есть возможность дать горю сполна выйти из человека, как воде из переполнившегося водохранилища.
Немного успокоившись, я стал размышлять о Леониде. Почему он так поступил? Заставили его, чем-то шантажирую, купили, или он это сделал добровольно? Может быть, он думал таким образом обезопасить нас обоих, негласно обеспечить нам крышу бывшего родного ведомства? Вряд ли я когда-нибудь найду ответы на эти вопросы. Ответы на них мог бы дать Леонид, но он замолчал на веки.
И все же я не мог поверить в то, что его больше нет. Буквально час тому назад он был еще жив и не собирался умирать. А может, и собирался. Я практически ничего не знаю, что происходило в его души в последние часы его жизни. Ясно только то, что там шла напряженная борьба. Я видел, как он напряжен, но не понимал причины этого напряжения.
Удивительно, но я заснул. Мне снился Леонид. Он был живой и невредимый и что-то все время мне горячо доказывал. Но хотя он был совсем рядом, я ничего не слышал, слова где-то терялись по дороге. И сколько бы я не пытался понять, что он говорит, ничего не получалось. И тогда я, наконец, понял, что наш диалог прервался навсегда.
Проснулся я от стука в дверь. Голова была тяжелая, как набитый старыми вещами кованый сундук. Мне стоило немалых усилий, чтобы подняться и дойти до двери.
Моим посетителем оказался Гаев. Мой заспанный вид так изумил его, что он не сумел скрыть своих чувств.
— Вы спали? — спросил он.
— Спал. Я долго не мог заснуть, у меня почему-то всю ночь болела голова.
— У вас болела голова, — повторил он. — То есть, вы хотите сказать, что всю ночь провели в своем номере и вам ничего неизвестно?
— А что на нашу планету высадились инопланетяне?
— Если бы высадились инопланетяне, я бы не стал вас беспокоить по такому пустяку.
— Да говорите же, в чем дело, — разыграл я раздражение. Голова у меня действительно болела, но это не мешало ей хорошо соображать. А соображать сейчас надо было во всю свою интеллектуальную мощь. Одно неверное слово, даже жест — и последствия для всех нас могут оказаться самыми печальными.
— Вам известно, как провел эту ночь ваш друг Леонид Окулов?
— Нет, мы расстались вечером. Что-то случилось?
— Сегодня утром его обнаружили мертвым на городском стадионе.
— Мертвым?! — Теперь настала пора мне демонстрировать изумление, только притворное. — Что значит мертвым? Ничего не понимаю. Как он мог оказаться ночью на стадионе. У него не было ни одной причины туда идти.
Гаев пристально посмотрел на меня. Я без большого труда читал его мысли. Когда он пришел ко мне, то был уверен, что я участвовал в ночном бое. Но мой абсолютно натуральный заспанный вид поколебал его уверенность. И теперь он пытается понять, что ж произошло на самом деле, говорю ли я правду или нагло вру?
— Но он там мертвым оказался не один. На трибунах мы обнаружили еще четверых убитых.
— Четверых убитых. Вы хотите сказать, что их убил Леонид.
— Пока я ничего не хочу сказать. Не исключен и такой вариант. И все же, как вы объясните его смерть?
— Я не знаю, я ничего не могу объяснить. Я потрясен. Леонид был лучшим моим другом. — Я обхватил голову руками и сел на кровать. Я должен был изобразить горе, но при этом не переиграть.
Я сидел на кровати и тихо, почти беззвучно плакал. Я и сам не знал точно, изображал ли я сейчас горе, или оно вновь завладело мною. Поди разберись в собственных чувствах. Это так же трудно, как понять текст, написанный на языке, которым ты плохо владеешь.
Гаев смотрел на меня и ждал, что будет дальше. Я кожей почувствовал, что пока достаточно демонстрации скорби. Еще минуту, и он начнет сомневаться в моей искренности.
Я немного успокоился и взглянул на Гаева.
— Вы сказали, там еще шесть трупов.
— Да. Пять на трибуне, один возле железной ограды.
— Но кто они?
— Саид Бицоев и его группа. Вам знакомо это имя?
— Да, это же известный террорист. На нем кровь несколько десятков наших солдат. И не только их. Во время нашей службы ФСБ мы разрабатывали его. Но не понимаю, как Леонид вышел на него? И почему мне ничего не сказал?
— А он вам ничего не сказал?
— Если бы сказал, то я был бы этой ночью с ним. Теперь я понимаю, он хотел все сделать сам. Это в его стиле. Он не хотел рисковать мною.
— Странно, у него жена, двое детей. А у вас семьи нет. А рисковал он собой. А ведь он хороший семьянин.
— Между прочим, у меня есть сын. А почему он пошел один? Иногда мы совершаем удивительные поступки, которые не в состоянии объяснить себе сами.
— Да, совершаем. И все же мне кажется, вы были этой ночью там.
— Если вам так хочется считать, это ваше дело. Но доказать вам это не удастся, потому что это неправда. Этой ночью я спал вот на этой кровати. И, честно говоря, мне не до разговора с вами, мне тяжело, у меня погиб друг. А где его тело?
— В городском морге, где же еще.
— Я хочу видеть его.
— Это сколько угодно. — Гаев задумался. — И все же я не все понимаю.
— Ничем не могу вам помочь.
— Не можете или не хотите.
— Послушайте, у меня погиб друг, можно сказать единственный. А вы пристаете ко мне с вопросами. Да к тому же не верите ни одному моему ответу. Какой смысл тогда на них отвечать.
— Я бы рад поверить, да не могу.
— Это ваши проблемы.
— Да, мои и довольны серьезные. Но вы уверены в том, что они вас не касаются?
— Я не хочу ни о чем сейчас думать. Вы когда-нибудь поймете, что у меня погиб друг.
— Я это понимаю и вам сочувствую. Вот только последствия этой ночи кто будет разгребать?
