Сидевший в дежурке унтер вызвался проводить до означенного кабинета. Муранов постучал и, не дожидаясь 'войдите', толкнул дверь.
Из-за стола поднялся дородный поручик в расстёгнутом на все пуговицы кителе. Недовольная гримаса, промелькнувшая на его физиономии, быстро сошла, когда он увидел, кто так бесцеремонно ввалился в кабинет.
– Муранов, – буркнул ротмистр, осматриваясь.
Здесь было тепло, нет даже жарко. На краю секретера, среди вороха бумаг, гудел вентилятор. Заметный контраст, когда только с мороза.
– Шилов, – представился хозяин кабинета, протягивая руку. Муранов её пожал, стянул шапку и плюхнулся на свободный стул.
– Ну-с, поручик, по какому поводу вы меня выдернули?
– Вы разденьтесь, ротмистр, – предложил Шилов. – Тут у нас хорошо топят.
Муранов хмыкнул и прошёл к вешалке у входной двери. Сняв шинель, заметил брошенный на него удивлённый взгляд. Всё-таки жандарм с боевой наградой, да к тому же с военным орденом, как издавна называли 'Святого Георгия', – большая редкость.
– Итак, поручик, для чего я здесь?
– Вы ротмистр Муранов Евгений Евгеньевич, начальник особого отдела седьмого егерского вольногорского полка? – решил уточнить Шилов.
– Ближе к делу, – кивнул Муранов.
– Ну, ближе, так ближе… Вам знаком некто Масканин Максим Еремеевич?
– Во, блин… – вырвалось у Муранова, не готового к такому повороту. – Знаком лично. Он тут у вас что ли?
– У нас. Если это он, конечно. Поэтому-то я вас и пригласил, чтобы удостоверить его личность.
– Не понял. Он без документов?
– Мало того, он ещё и в штатском.
– Чудны дела твои, Господи… Как он у вас оказался? И как давно?
– Замели во время беспорядков. Десятые сутки у нас кукует. В общей камере.
– Т-а-ак… – Муранов поджал губы, мало того что Масканин влип, как последний идиот, так и здесь, у территориалов, бардак. – Что за чёрт? Какая, к едрене фене, общая камера? Он же офицер. Его положено на офицерскую гауптвахту.
– Вот-вот, ротмистр, – Шилов изобразил виноватый вид. – А мы почём знали? Брали его в штатском, без документов. Когда принимали, поток такой был, что только ФИО и год рождения спросили. Вчера только до него руки дошли. Привели его ко мне, а он и выложил кто он. Ну пока я запрос пробил, пока ответ пришёл из особого отдела дивизии. В чём-то даже удачно, что вы вчера в город прибыли. А то куковал бы он у нас и дальше, пока из комендатуры кого-нибудь из вашего полка не прислали, из тех, кто проездом в городе.
– Он раньше не пробовал вам рассказать?
– Да хрен его знает. В камерах что ни день, то десяток сказочников. Ежели всех слушать…
– Ну что ж, показывайте его. И вот что… Если это он, оставьте нас поговорить наедине.
– Разумеется. Идёмте. Можете не одеваться, мы отсюда прямиком в тюремный блок попадём.
Порождая глухое эхо, шаркающей тяжелой поступью окованных сапог в длинный тюремный коридор вошёл грузный жандарм. Неторопливо, без суеты направился к покрытой пятнами ржавчины стальной двери с давно выцветшим и облупленным номером '40/3'. Остановился у двери и машинально поправил ножны с кавалерийской шашкой, потом пристёгнутую к портупее нагайку. Расстегнул кобуру. Достав из поясного кармана связку ключей, выбрал нужный и вставил в широкую скважину. Но сперва отодвинул створку смотрового окошечка и внимательно оглядел переполненную камеру. Увиденным он остался доволен и трижды провернул ключ.
Массивная дверь открылась с противным скрипом. В желчную угрюмую физиономию жандарма пахнуло тёплой вонью немытых тел, табачного дыма и пыли. На вонь служитель правопорядка не обратил никакого внимания, но его воспалённые от частого недосыпания глаза увлажнились.
– А, чтоб тя по лбу! – пробурчал он, протирая глаза, не рискуя войти. – Масканин, на выход… Кто тут из вас Масканиным будет?
В дальнем конце камеры началось шевеление. С койки под самой решёткой окна поднялся молодой крепкий парень. С отросшей щетиной и фингалом под правым глазом, да с улыбочкой, показавшейся жандарму придурковатой. Впрочем, придурками он считал всех обитателей камер в этом крыле. И не поймёшь, то ли радуется этот придурок, то ли ухмыляется, замышляя недоброе против него – служителя правопорядка. Одежда у арестованного была мятой и грязной, что однако не помешало ему продефилировать к выходу с таким видом, будто он прямо сейчас собирался на званный приём куда-нибудь в посольство.
– А ему с вещами или без? – поинтересовался откуда-то справа хмырь с оплывшей мордой, очковым эффектом и разбитыми губами.
Сидевший рядом с хмырём кореш, как близнец похожий на него из-за тех же отметин на физиономии, заинтересованно кивнул, уставившись на жандарма унылым взглядом мутных глаз.
– А твоё что за дело, рыло собачье? – бросил жандарм и отступил в сторону, выпуская Масканина. И теперь уже обращаясь к нему, просипел привычное: – Лицом к стене, руки за голову.
Не было б здесь правонарушителей, а одни преступнички, жандарм и про наручники не забыл бы. Надел бы их, прежде чем из камеры выпустить. А так, админарест он и есть админарест.
Дверь встала на место всё с тем же режущим слух скрипом. Ключ трижды провернулся и был упрятан обратно в карман.
– Ты позубоскалься мне ещё, позубоскалься, – выплеснул недовольство жандарм. – Пошли, тудыть тя по лбу. А то лыбится он мне тут, что ни день. Мало тебе в камере досталось?
Такой вот вывод о происхождении фингала сделал тюремщик. Не верный вывод, потому как не знал он, что подконвойный уже прибыл сюда с синяком. Когда случились беспорядки, была не его смена, да и если б его, разве всех упомнишь? Их тут десятки только в этом блоке. А те два хмыря, что интересовались 'с вещами или без', то бишь навсегда или на допрос, ещё в первую ночь массового наплыва задержанных попытались установить свой порядок в камере. Эти, так сказать, старожилы, находившиеся под следствием второй месяц за уличные грабежи, возомнили себя хозяевами камеры. И вдруг неожиданно для себя оказались в роли манекенов, до утра пребывая в отключке после вступления в 'полемику' этого самого Масканина.
– Стой, – скомандовал жандарм, – лицом к стене, руки за голову.
Преграждавшая выход решётчатая дверь из толстых прутьев открылась с неизменным в этих стенах противным скрипом. Жандарм рукой показал на проход, повторил традиционные слова и затворил дверь.
– Направо… Прямо… Стой.
Перед Масканиным отворилась стандартная дверь камеры, только номера на ней не было. Он вошёл, за спиной лязгнул запираемый замок.
Окошка в камере не было, хорошо хоть вентиляционное отверстие в потолке имелось. Царившая здесь полутьма плавно сгущалась по мере удаления от двери. В центре стоял неказистый деревянный стол, по обе от него стороны два одинаковых стула. Плюс выключенная настольная лампа. Вот и вся обстановка.
Масканин прошёлся взад-вперёд, да и уселся на стул. Интересно, на допрос якобы привели? А сами до утра здесь одного продержат? Слыхал он про такие фокусы. Но нет, вскоре он понял, что за ним наблюдают через смотровое окошко. Ну что же, пускай рассматривают, плевать ему было на это.
Дверь отворилась. В камеру вошёл… Максим невольно вскочил от неожиданности. Вот уж кого не ожидал увидеть, так это Муранова.
– Садись, горемыка… – в интонации особиста прозвучала ирония. Ротмистр ощерился, прошёл к столу и врубил лампу.
– Ну что, 'герой'? – протянул он руку. – Не герой, а геморрой…
– Я тоже рад тебя видеть, – Масканин ответил на рукопожатие. – Неужто специально за мной явился?
– Ага, размечтался… В отпуске я… Ну давай, колись, как тебя замели. Кое-что мне уже нашептали, теперь хочу тебя послушать. А сперва начни-ка мне с двух вопросов. Первый: где твои документы? Второй: ты почему, чудило, в штатское вырядился? Офицер русской армии, называется.
– Лады… Документы мои в мастерской у портного. Я их просто забыл, когда пошёл на часик-другой прогуляться. Форма там же.
– На часик-другой? – Муранов усмехнулся. – Слушай, ты мне прям Колбаскина напоминаешь. Тот тоже как-то жене сказал, что за хлебом пошёл, а вернулся через месяц. Только он по блядям бегал, а ты тут отдыхаешь.
Сравнение с Колбаскиным Масканину не понравилось. Ещё по срочной службе он помнил того капитана из четырнадцатой роты. О его похождениях весь полк анекдоты слагал. А погиб Колбаскин во второй месяц войны под Героной. Но откуда, чёрт возьми, о нём знает особист? В полку-то ротмистр не так чтоб давно. Муранов прикурил, повертел зажигалку и изрёк:
– Мне из тебя по капле вытягивать? Почему в Старграде застрял? Зачем к тому портному пошёл? Давай как на исповеди.
На исповеди Масканин никогда не был, да и церковь только в детстве посещал, когда отец с собой брал.
– Сюда, в Старград, я на попутке добрался, – начал он. – Тогда слякоть была, вымазался весь с ног до головы. Сперва на вокзал сунулся, расписание на Вольногорск узнать. Но какое там к чёрту расписание… Ближайший состав на следующее утро обещали. Всё из-за эшелонов, что на фронт идут. Им-то – зелёная дорога… Ну и пошёл я по городу бродить, искать где бы себя в порядок привести. Постираться, побриться, пожрать. И набрёл на портного. Прикинул, а почему бы и нет? И зашёл в мастерскую. Деньги у меня с собой были, боевые и отпускные как раз получил… В общем, решил я у портного повседневку заказать, а то её у меня совсем нет. Мастер меня помучил с полчасика и заверил, что к вечеру будет готово. Деньги взял наперёд. Потом предложил костюм этот купить, ну я и согласился. Тем более что дочь его вызвалась полевуху простирнуть. Не ходить же мне как свинье по городу?
