– А такое возможно?
Герцогиня неопределённо покачала головой.
– Предположим, что испугавшись захвата Парижа, мы «забыли» о парламенте и единственным условием теперь выставляем только то, чтобы с английским королём герцог Бургундский договаривался сам, от имени нашего короля, не беря в расчёт королеву, как регентшу. Требование вполне законное, с какой стороны ни смотри. И, как только герцог с ним согласится, парламент королевы можно распускать, потому что, юридически, король снова становится дееспособным. Следовательно, и наследственные права Шарля восстанавливаются…
– А если герцог не согласится?
Мадам Иоланда снисходительно подняла брови.
– Сомневаюсь, что он так уж сильно дорожит королевой. Скорее, её дочерью Катрин, которую обещали Монмуту. Изабо, не колеблясь, отдаст за ней в приданое всю Францию, но Бургундец намерен торговаться. Мы даём ему шанс указать королеве её место и даём все полномочия для торга от лица короля. Это фактически управление государством! И, если я правильно оцениваю герцога, он такой шанс не упустит. Пускай сам затягивает переговоры с Англией сколько сможет. И, чем дольше, тем лучше для него. А, как следствие, и для нас. Хорошо бы убедить Бургундца выторговать лет пять перемирия.
– Монмут не согласится.
– Монмут ещё молод и тоже не упустит шанса выступить перед своим парламентом как правитель мудрый и дальновидный. Финансовые и военные ресурсы Англии не безграничны, а долговременные осады дОроги. К тому же, не забывайте, он нас не боится… Нет, пять лет перемирия сейчас вполне реальны, особенно, если Бургундец даст понять, что не намерен допускать дофина к власти. А он даст, не сомневайтесь, и будет править сам, всё больше и больше забываясь… Вы даже представить себе не можете, Танги, что за трясина власть! Монмут, в конце концов, не выдержит, перейдёт к решительным действиям, но к тому времени Шарль и герцог успеют собрать новое войско, во главе которого – на что я очень надеюсь – встанет Дева, посланная Господом! И тогда, всё задуманное нами, сбудется!
Лицо Дю Шастеля озарилось пониманием и, как ни странно, печалью.
– Мадам, – пробормотал он, покачивая головой, – иногда я теряюсь в догадках – за что судьба подарила мне счастье помогать вам? Я его недостоин.
– Это не счастье, а тяжелая ноша, Танги. И её вы действительно недостойны. Но без вас мне не унести такую тяжесть.
Рыцарь совсем смешался, вскинул на мадам Иоланду полные надежды глаза и тут же подавил рвущийся наружу ответ.
Герцогиня выдержала его взгляд, бесстрастно протянула руку, которую Танги поцеловал и задержал дольше, чем полагалось, а затем, резко отвернувшись, пошла к себе.
Как некстати.., как ненужно сейчас всё это! Политические расчёты не терпят никакой расслабленности, а такой особенно… Мадам Иоланда отмахнулась от подскочивших при её появлении фрейлин и велела принести ей письменный прибор. Она даже в мыслях не позволяла себе произносить слово, которое только что прочла во взгляде Дю Шастеля. Именно слово, потому что само чувство, которое оно обозначало, было не просто ненужно – оно было преступно, недопустимо и опасно! Уж и так, на короткое мгновение, что-то дрогнуло внутри и разлилось по телу, вовлекая в бессмысленный водоворот головокружения…
– Никого ко мне не пускать, я занята!
Письмо Мигеля сейчас, как спасение от ненужных глупостей.
Мадам Иоланда нетерпеливо раскрыла исписанные мелко и чётко листки и погрузилась в чтение, заставляя то неудобное, что так сладко ещё кружило в её теле, замереть и снова вернуться под надёжные запоры благоразумия.
Она перечитала письмо дважды. И, пока составляла ответ, то и дело возвращалась то к одному, то к другому абзацу, стараясь ничего не упустить и не оставить недоговоренным. Мигель должен четко представлять, что ему делать, потому чтотеперь в Лотарингии он остался один посвящённый.
Пару раз мысль о молчащем герцоге Карле снова кольнула её досадной непонятностью, но быстро улетучилась. Все возможные причины этого молчания были уже неоднократно пересмотрены и обдуманы, чтобы снова на них отвлекаться. И даже если у Карла что-то пошло не так, как он рассчитывал, особой беды это принести уже не могло, поскольку времени прошло достаточно много, и всё остальное складывалось просто замечательно! Потому-то уже третий час мадам Иоланда и писала с упоением и вдохновением человека, который ни в чём не сомневается, ничего не боится и подвоха ниоткуда не ждёт…
Но беды, как всем известно, только и ждут того часа, который называют «своим». Разве может волнующийся из-за чего-либо человек в полной мере оценить свалившееся на него несчастье? И, хотя готовым к беде быть невозможно, все-таки особо страшной она кажется именно в минуты абсолютной уверенности.
Тусклый рассвет уже поднимался над Бурже, сводя к ненужности огонек свечи над законченным письмом, когда двор замка растревожился громкими криками и конским топотом.
Мадам Иоланда, в последний раз пробегающая глазами собственные наставления Мигелю, вздрогнула. Никогда в своей жизни она не оказывалась в местах, подвергающихся захвату, поэтому испугалась не сразу, но сильно. Не хватало ещё, чтобы какой-нибудь шальной отряд подвыпивших бургундцев, желая доставить удовольствие своему герцогу, ворвался бы сюда в надежде захватить дофина и, тем самым, спутал все её планы! Подобный погром без внимания не оставишь, и о каких переговорах тогда может идти речь?!
Схватив со стола короткий кинжал, который всегда лежал у неё наготове, герцогиня бросилась к окну.
– Я немедленно желаю увидеть матушку! – услышала она голос Шарля из темной группы въехавших во двор всадников.
И, почти тут же, из дверей замка, в раздёрганном камзоле, с мечом и «пощадой» выскочил Танги Дю Шастель.
– Что случилось? – громко спросил он, разобравшись, что опасности нет.
Но Шарль, не отвечая, и вообще, кажется, не замечая, кто и что перед ним, пробежал мимо Танги внутрь, и вскоре, его голос раздался перед покоями мадам Иоланды:
– Оставьте нас все! Мне надо поговорить с матушкой один на один!
Мадам Иоланда медленно отложила кинжал и, почти машинально, сложила и спрятала на груди письмо. В её покоях Шарль никогда себе такого тона не позволял. Похоже, случилось что-то из ряда вон, если он скакал сюда всю ночь, да ещё так раскричался…
Огонёк свечи дёрнулся и заметался – это фрейлины распахнули дверь в кабинет, чтобы, хоть как-то, соблюсти приличия перед госпожой и доложить о прибытии дофина.
– Ступайте. Вам же сказали, что его высочество желает говорить наедине, – ровным голосом вела им герцогиня и сдержанно улыбнулась: – Что-то случилось, или ты так сильно соскучился, Шарль?
– Мне не до шуток, матушка!
Дофин, сердито поджав губы, вошёл и плюхнулся на стул, где только что сидела мадам Иоланда.
– Я приехал кое о чём вас расспросить. И очень надеюсь услышать правду.
Такое начало разговора герцогине совсем не понравилось. Но, ничем себя не выдавая, она обошла стол и села на сундук у стены, где было потемнее.
– Я всегда говорю вам правду, мой дорогой.
– Неужели.., – дофин обиженно поджал губы. – Тогда объясните мне, что за чудо вы готовите, и почему о нём знают все, кроме меня?!
Вот когда мадам Иоланда поняла, что есть вещи, к которым нельзя приготовиться. Услышать она ожидала что угодно, но только не то, что услышала. Каждое слово, произнесённое Шарлем было равносильно удару убийцы, неожиданно нанесённому из тёмной подворотни. И будь его высочество больше искушен в придворных интригах, или испытывай меньшее расположение к герцогине, он бы схватил сейчас свечу, поднёс её к лицу мадам Иоланды и, может быть, первым из всех живущих, увидел, как оно побледнело, и как мелко задрожали вцепившиеся друг в друга руки. Но Шарль ничего такого не сделал. Более того, вытянув ноги и растопырив локти по подлокотникам, он продолжил говорить капризным тоном оскорблённого самолюбия:
– На днях меня посетил приехавший из Труа господин де Ла Тремуй. И, полагая, видимо, что я в курсе всех дел при моём дворе, приватно сообщил, что некий благожелатель, пожелавший, естественно, остаться неизвестным, предупреждает нас о том, что герцог Бургундский прекрасно осведомлён о наших делах и намерен в них вмешаться. Вы можете себе представить, мадам, что я чувствовал, слушая и ничего не понимая?! Наверное, последний дурак во Франции не оказывался в подобном положении! Но, возможно, я и есть последний дурак, если поверил, что на этом свете существует кто-то, кому я могу доверять…
– Остановитесь, Шарль! – Мадам Иоланда, кое-как пришла в себя. – Остановитесь и не произносите того, о чем потом будете сожалеть.
– Но я абсолютно растерян, мадам! Я верил вам, как себе!..
