— Или прочно приобрести в ней друга!
— Уйдя–то? — Удивление Паркера было так неподдельно, что он даже приподнялся в кресле. — Вы собираетесь чего–то достичь, бросив Германию на произвол судьбы?
— Нет, передав ее в руки немецкого народа.
Паркер рассмеялся.
— Сделай мы подобную глупость, — прощай не только проценты, но и все долги. Это было бы противно здравому смыслу! — Он потер лоб, и его красное лицо расплылось в улыбке. — До тех пор, пока у нас в залоге сердце должника, мы можем быть уверены, что возьмем свое.
Глаза коменданта сузились, и он несколько секунд молча смотрел на американца. Потом вздохнул так, как если бы ему было жалко этого самоуверенного и такого глупого человека.
— Шейлок думал так же, — сказал он и опять вздохнул.
— Что вы сказали? — встрепенулся Паркер, услышав знакомое имя, но комендант ничего не ответил, и Паркер, пожевав губами, спросил: — Как насчет прогулки по вашей зоне?
Комендант опустил взгляд на визитную карточку: "Чарльз Друммонд…"
Подавляя усмешку, он посмотрел в глаза американцу и, извинившись, вышел в другую комнату.
Там он, закуривая на ходу, медленно, почти машинально, приблизился к окну и, задумавшись, поглядел на деревцо. Да, вот оно, уже совсем крепкое, и листья его уже утратили наивную беспомощность, и корни его не нужно больше поливать из лейки, как делал когда–то старшина. Немец–садовник уже поливает его из шланга и уже не смотрит на это дерево, как на забаву русского солдата, которая никогда не пригодится немцам: он теперь даже усмехается в усы, вспоминая глупые свои мысли. Тот советский солдат очень хорошо сделал, что посадил деревцо на месте вырванной снарядом старой липы. Оно ведь растет на немецкой земле и, навсегда останется немецким. В этом не может быть уже никаких сомнений. Сейчас уже почти все простые немцы понимают, что жизнь опять распустится здесь полным цветом, и они хотят ее видеть, хотят строить ее своими руками и верят тому, что построят на своей земле, принадлежащей не какому–нибудь толстобрюхому, а простым немцам — народу…
Офицер оторвал взгляд от окна и поднял трубку телефона.
— Военная прокуратура?.. Человек, организовавший попытку похищения инженера Эгона Шверера, у меня. Да, это Фрэнк Паркер… Да, тот самый Паркер, о котором столько говорил Кроне… Слушаю, сейчас будет доставлен.
Он положил трубку и повернулся к старшине, молча стоявшему у двери:
— Двух автоматчиков!
8
В течение долгого времени у Аллена Долласа сохранялась надежда на то, что Паркер—Друммонд не подает о себе вестей из соображений конспирации. Доллас молчал. Затем один из людей Эрнста Шверера доставил сообщение доктора Зеегера об аресте Паркера.
Дважды перечитав расшифрованную записку Зеегера, Доллас сидел, не поднимая глаз на Александера, примостившегося на кончике кресла по другую сторону стола. Тот, кто посмотрел бы теперь на Александера, не узнал бы в нем прежнего начальника разведывательного бюро вильгельмовской армии, штреземановского рейхсвера и гитлеровского вермахта. Усы его были попрежнему тщательно подстрижены, но они стали редкими и серо–желтыми, как вытертая зубная щетка. Монокль еще держался в глазнице, но глаз генерала глядел из–под стекла усталый и тусклый, как пуговица из серого эрзац–металла на кителе отставного эсесовца. Движения Александера оставались мягкими, но это уже не была хищная повадка тигра, подстерегающего очередную жертву абвера. То была вкрадчивость лакея, боящегося получить расчет. Одним словом, то не был уже прежний Александер. Он сидел в позе почтительного внимания и следил за выражением зеленовато–прозрачной физиономии Долласа. Он принес ему сообщение Зеегера, чтобы показать, что американские агенты ни к чорту не годятся: Паркер сам, как глупый теленок, полез в берлогу русского медведя.
— Вызовите сюда этого Зеегера, — раздался, наконец, скрипучий голос Долласа.
От удивления и испуга Александер даже откинулся к спинке кресла.
— Абсолютно невозможно, сэр.
— Это единственный толковый парень… там. Я хочу с ним поговорить.
— Абсолютно невозможно, сэр, — повторил Александер. — Этот человек не должен потерять лицо. Он пронес его чистым через разгром социал–демократии при фюрере, сохранил его после поражения…
— После победы! — поправил Доллас.
Взгляд Александера не отразил ничего. Он настойчиво повторил:
— Зеегера нельзя трогать. Его даже не следовало бы сейчас использовать ни для каких побочных заданий.
— Вытащить Кроне и Паркера — не побочное дело.
— По сравнению с тем, что предстоит доктору Зеегеру…
— Я не давал ему никаких поручений.
— Но я дал, сэр, — возразил Александер. — Общая директива о введении наших людей в ряды СЕПГ. Для этого Зеегер самый подходящий человек: его роль в социал–демократической партии не слишком значительна. Его измена социал–демократам не отразится на их деятельности. Шумахер легко подыщет ему замену для работы в Берлине.
— Вы воображаете, что Пик встретит вашего Зеегера с трубами и барабанным боем?
— Очередная задача СЕПГ — Национальный фронт. Они заявили, что даже бывшие рядовые нацисты, если они патриоты и готовы драться за единую Германию, — желанные попутчики. А Зеегер никогда не был скомпрометирован сотрудничеством с нами. Мы берегли его. Наша предусмотрительность…
Но Доллас без церемонии перебил его:
— Ваш очередной просчет?
Александер молча отрицательно покачал головой.
— Хорошо, — сказал Доллас, — оставим в покое вашего Зеегера. И все же мне нужен надежный человек: если Кроне нельзя вытащить, нужно заставить его замолчать.
— При одном условии… — подумав, проговорил Александер.
Маленькие глазки Долласа вопросительно уставились на генерала. Видя, что он молчит, американец сердито буркнул:
— Ну?!
— Замолчать… навсегда…
Доллас был далек от предрассудков, которые помешали бы ему дать утвердительный ответ. Это было слишком обыкновенным делом: агенты провалились, один уже болтает, другой может начать болтать — они должны быть уничтожены. Мак—Кронин и Паркер не были бы первыми в этом счету, не были бы и последними, убранными по распоряжению Аллена Долласа. В этом отношении он перенял все приемы своего старшего брата, но действовал с большей решительностью. Фостеру приходилось начинать дело, Аллен получил его на ходу. Фостеру еще мешала необходимость соблюдать декорум демократии рузвельтовского периода, Аллен плевал на всякие декорумы — он работал во времена Фрумэна, а не Рузвельта.
И тем не менее на этот раз он заколебался. Эти двое — Мак—Кронин и Паркер — были людьми хозяина. Ванденгейм ценил этих агентов и время от времени интересовался их донесениями. Ему взбрело на ум, что они его крестники. Как тот король, что пустил в ход при дворе блоху… Нельзя было уничтожить Паркера и Мак—Кронина, не сказав Джону. А сказать ему — значит признаться в ошибках своей службы, в собственных ошибках. И под какую руку попадешь? Может начаться крик, топанье ногами, в голову Аллена полетит первое, что попадет под руку хозяина. И вместе с тем…
Вместе с тем — свой провалившийся разведчик опаснее вражеского непровалившегося. Мак—Кронин и Паркер должны быть изъяты или уничтожены.
— Мы испробуем путь официального нажима, — сказал Доллас Александеру. Заметив на его лице выражение сомнения, добавил: — Я того же мнения, но нужно испробовать. Реакция русских бывает иногда совершенно необъяснимой…
— Как пути господа–бога? — усмехнулся Александер.
— Нет, как поступки людей с совершенно иной психологией, чем наша. Вспомните, как они обошлись с немецкими инженерами, пытавшимися нарушить у них электроснабжение. И как цепляются за каждого русского ребенка, которого откапывают на нашей стороне: точно это принцы крови, от возвращения которых на родину зависит весь ход истории!.. Все как раз обратно тому, что делали бы мы: повесили бы инженеров, а впридачу к каждому ребенку отдали бы еще десяток.
Александер вызвал на лице подобие улыбки.
— Более сорока лет я пытаюсь разгадать душу этого народа и… — он развел руками.
— Если бы в войне четырнадцатого–восемнадцатого годов вместо разгадывания русской души немцы покончили с нею отравляющими газами, у нас с вами не было бы теперь столько хлопот.
— Позвольте узнать, сэр, — иронически спросил Александер, — почему же вы не исправили эту ошибку?
— Потому, что вы оказались мягкотелей и глупей, чем мы надеялись, давая вам в руки все, что нужно для победы над большевиками, — с нескрываемой неприязнью ответил Доллас.
— Одною рукой давая нам оружие, вы другою рукой пытались схватить нас за горло. Вы думаете, мы не знали: "поддержать Гитлера, если ему придется плохо, но если худо будет русским — помочь им"? Вы хотели, чтобы та и другая — сильная Россия и сильная Германия — исчезли с вашего пути. Нас это не устраивало.
