— Нас приютили родственники по отцу, — покачавшись на стуле, продолжал Гевор. — Мне повезло, это были достаточно обеспеченные люди, не было нужды продавать меня или мать в рабство. Я рос в семье и молился священному огню, как того требовал обычай, и просил Богиню Милосердия о том, чтобы миновала нас чаша гнева Гуранатана. Это очень распространенная молитва, который знает каждый на Туре с самого раннего детства.
Вместе с соседскими детьми мы бегали за черными петухами и ловили ожереловых змеек, часто выползающих из джунглей, а потом запускали их в подвалы и глядели, как те душат пойманных мышей, пробирающихся поживиться из мешков риса.
Я и сейчас помню Катасту, пухлого болезненного сына визгливой старухи — это был ее последний ребенок. Она ужасно над ним тряслась и всякий раз врывалась в наши веселые игры, стараясь его уберечь от ссадин и ушибов. Мне казалось, именно поэтому Катаста такой странный, замкнутый и застенчивый. Над ним было весело потешаться, он всегда так занимательно удивлялся тому, как мы издевались над ним… А потом его принесли в жертву.
Странное и непонятное зрелище придания огню. Нас заставили смотреть, и мать объяснила, что Гуранатан свел мальчика с ума и потому его нужно было вернуть великому вулкану. Мне хватило ума спросить, почему взрослые решили, что Катаста сумасшедший, и она рассказала, что он слышал ночами голоса и не таился этого…
— Варварство, — не сдержался я.
— Возможно, — с охотой согласился Гевор. — Но как бы то ни было, этот случай спас мне жизнь, научив молчанию. Чем больше я молился, тем чаще ощущал движение под собственными ладонями, когда преклонял колени перед священным огнем. Я чувствовал землю, а однажды проснулся с криком от жуткого сна. Мне снилось, что вершина вулкана вдруг разорвалась, и огромное облако раскаленного дыма катится вниз, спекая все живое в единую серую массу. Те, кто не превратился в пепельные силуэты в глубине острова… те, кто искал спасения в прибрежных водах, они тоже погибали на моих глазах, потому что вскипали отмели, и смерть людей была еще страшнее.
Гевор окинул взглядом помещение, остановился на мгновение на моем лице, потом вздохнул. Я видел, что эти воспоминания не тяготят его, гораздо большее беспокойство магу причиняют раздумья, но я не мог понять, что вызывает у него сомнения.
— Не подходящие сны для двенадцатилетнего мальчишки, — с легкой иронией заключил Гевор. — Они так поразили меня, что я, потеряв голову, бежал прочь из дома. Я направился вглубь острова только чтобы погибнуть как можно быстрее, а не вариться заживо в испаряющейся под берегом воде. Та ночь была темной, но я знал дорогу и бежал туда, где пастушки кормили своих тощих коров. Как сейчас, так и тогда, я плохо видел в темноте, и остролист изрезал мне кожу, а камень, о который я споткнулся, разбил пальцы так, что я едва шагал.
— Но я шел, и знаешь почему? — он не стал ждать ответа и продолжал: — Я чувствовал небывалое напряжение, какое испытывает перезрелый плод перед тем, как лопнуть. Я был единым целым с островом в ту ночь, я разделял с ним то давление, что было готово уничтожить все вокруг. Ты можешь думать, что по сравнению со стихией, я мог вобрать в себя лишь каплю. Но этой капли оказалось достаточно, чтобы удержать мощь Гуранатана в стенах его склонов.
Порою и капля способна изменит ход событий. То, что казалось неминуемым, становится всего лишь вероятным…
Помню, как кончились все тропы, и передо мной возникли скалы. Гранитные отвесы, иссеченные трещинами и выступами похожими на лабиринт. Я искал путь в этом сумасшествии, рождаемом духами земли, твердо зная, что должен пройти этот путь до конца. Но я не дошел. Оступившись, упал в пропасть. Так раскрылось мое сознание навстречу тому, что теперь я зову своей сутью. Острые камни ждали меня внизу, и ни капли воды, чтобы напиться или утолить боль. Нет, я предпочту умолчать о том, что это было. Мучительное преображение и стремительное взросление. Когда я добрался до площадки, где стоял в напряжении Риффат, того впечатлительного ребенка, верящего в силу молитвы и боящегося, что если он обронит лишнее слово, его сожгут на костре, уже не было. И я говорил открыто, но
маг огня не принял меня всерьез. Нет, не так. Он сразу увидел во мне то, что могло бы послужить Оплоту, мое появление среди скал в тот момент было не случайным, и Риффат не мог просто так отвернуться от этого, но все равно он посчитал, что его власти и моих скудных сил недостаточно для усмирения Гуранатана.
Он сказал: «Мальчик, беги вниз и поднимай тревогу, скажи учителям, что это я послал тебя. Всем нужно собраться и покинуть остров, отплыть так, чтобы его очертания потерялись в рассветной дымке».
И я спросил его, что будет с ним самим. Риффат должен был остаться, чтобы дать время людям сбежать.
«Я сгорю заживо», — сообщил он мне тогда, и в его глазах пылало пламя.
То, что для меня было ужасом, для него являлось слиянием, соединением со своим изначальным существом. Жуткое зрелище, воспринимаемое мной как фанатичная блаж. Я и по сей день так считаю, что смерть не может быть слиянием, она всегда — лишь разрушение целого.
Он помолчал.
— Тем не менее, я понял слова Риффата и возненавидел его за это бесстрашие. Я не хотел, чтобы он обрел власть, стал огнем, пожирающим остров, на котором я родился и рос.
— И что же ты сделал? — видя, что Гевор задумался, спросил я. Мысли медленно успокаивались, и боль вместе с ними ослабевала. Тихий голос Гевора, рассказывающего историю своего взросления, вводил меня в состояние схожее с трансом. Он казался отчужденным, углубившись в воспоминания, и я тянулся за ним как за спасением, наконец поняв до конца, почем маг земли не хотел отдавать меня во власть Риффата. Его ненависть и страх огня были по-прежнему острыми и сильными. Он не хотел ни для кого такой участи, какая постигла маленького мальчика, который слышал странные голоса.
— Ничего сложного, — протянул маг земли. — Я обрушил каменную вершину, открыв выход лаве, и давление, не успевшее достигнуть апогея, выплеснулось в небо фонтанами огненного дождя. Мы чуть не погибли тогда. Я так считал, — поправился он. — Возможно, у Риффата все было под контролем, но тогда мне казалось, что разъяренный Гуранатан своими плевками размажет нас по склону. Помню нестерпимый жар и камни, раскаленные до красна, врезавшиеся в землю по обе стороны от тропы. Ты можешь себе представить, Демиан, чтобы камень, падая, расплескивался, будто расплавленный свинец? Я такого еще не знал, и этот огненный дождь из алых, будто живых сгустков плоти земли до сих пор порой заставляет меня просыпаться в холодном поту. Огонь чужд мне, несмотря на то, что он кипит под нашими ногами на неимоверных глубинах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
