– Я сама, – придвинулась Элеонора.
– Да вот они!
Михаил Капитонович отодвинул от задней стенки сложенную одежду, взял толстый пакет и подал его. Мельком он увидел на дне какое-то письмо с красивой маркой. Он сел на место и взял газету, но память подсказала, что на марке только что увиденного им письма было изображение королевы Виктории. Он хмыкнул и стал искать место в статье, где его прервала Элеонора. Однако память снова предъявила ему стенку чемодана, аккуратно уложенную одежду, пакет Штина и уголок письма с маркой королевы Великобритании Виктории, и не одно, а несколько. Он украдкой глянул на Элеонору и с удивлением увидел, что у неё в пальцах дрожат листы копий штиновских дневников. Михаил Капитонович снова хмыкнул, ему в голову ничего не пришло, и он снова стал искать место, где было прервано его чтение.
А Элеонора сидела и вдруг почувствовала, что у неё внутри всё дрожит. Поезд остановился. Она положила копии штиновских дневников и стала смотреть в окно, за окном были люди. Она уже поняла, что взволновалась потому, что Сорокин только что наткнулся на письма Сэма Миллза. Несколько раз она хотела украдкой посмотреть на Сорокина, но он сидел к ней боком и заметил бы, а ей этого не хотелось. Она попыталась сосредоточиться на людях, которые были на перроне, и вдруг почувствовала себя виноватой, и подумала, что поступает по отношению к Сорокину нечестно, однако если поступить честно, то надо или выкинуть эти письма, но сделать этого в купе она не могла, или всё о них рассказать, а на это она почему-то не могла решиться. Она пошевелилась. Михаил Капитонович отложил газету.
– Что! Ты что-то там увидела? – Он вплотную придвинулся к ней и тоже стал смотреть в окно. Только сейчас у Элеоноры сфокусировался взгляд на том, что происходило на перроне. А на перроне ничего не происходило: просто прямо под их окном стояли китайские солдаты с винтовками и между ними два европейца, бородатые, в тюремной робе и в кандалах.
– Что это? – спросила она.
Сорокин пожал плечами:
– Конвоируют кого-то!
Через минуту поезд тронулся, и все, кто был по ту сторону стекла, там и остались, и Михаил Капитонович снова отсел и взял в руки газету.
Элеонора волновалась: «Ну и что? Письма Сэма… А почему он?.. – Она не смогла закончить. – А всё-таки?.. А почему он?..» Она пыталась сформулировать то, что стало толкаться изнутри и не могло пока обрести ясной формы. Она не понимала, почему она должна волноваться, и от этого волновалась ещё больше. И тут её охватила злость…
Михаил Капитонович наконец-то нашёл, откуда читать, статья была о «христианском генерале Фэн Юйсяне», о том, что тот воюет против маршала Чжан Цзолиня в интересах Москвы, но он не мог сосредоточиться, он думал: «В Шанхае сразу пойду в полицейское управление, надо не тянуть с работой. Рекомендательное письмо попрошу отправить по почте. И к венчанию надо будет вызвать Штина и Давида, только сначала – устроиться на службу!» Вчера, когда он подал прошение об увольнении, он напомнил Ма Кэпину о его общении написать рекомендательное письмо в шанхайскую городскую полицию. Ма Кэпин, наверное, написал, но Сорокин не дождался посыльного с подписанным прошением и рекомендательным письмом.
Элеонора продолжала смотреть в окно.
«А почему он молчит? – наконец-то то неясное, что взволновало её, обрело форму. – Почему он не делает мне предложение? Мы вместе уже больше года!.. Я про него даже написала матери… Кстати, Джуди тоже молчит… А Сэм всего-то видел меня несколько дней, а уже сколько всего… Да, я старше, но разве?.. Мы ведь и сейчас едем вместе… Ради чего-то же он бросил полицию?.. А если будет ребенок?.. Я не хочу воспитывать баста́рда! Может, это у них после их революций и бегства так положено… А… как я появлюсь в Лондоне?.. Мы!.. Почему только я должна быть честной?» За окном стояли полицейские и арестанты в кандалах, она моргнула, полицейские и арестанты пропали, и за окном поползали заборы, кусты и дома.
«А почему он не сказал, что это он убил Огурцова? Почему я должна быть правдивой и честной во всём, а он солгал?» Она стала об этом думать, в душе чувствовала, что эти события не связаны, она связывает их сейчас искусственно, но разорвать эту связь не могла. Или не хотела. Это было мучительно.
«Нет! – подумала она. – Так нельзя! Надо как-то успокоиться, а то…»
Михаил Капитонович смотрел в газету и вдруг подумал: «А зачем ей понадобилось, чтобы я оставил за собой квартиру?» Элеонора внезапно повернулась:
– Я хочу спать… у меня разболелась голова…
– А поужинать? – Михаил Капитонович мысленно встряхнулся.
– Я не хочу есть! У меня разболелась голова. – Она сказала это твёрдо.
Он подсел.
– Дорогая, что-то случилось?
– Ничего, – ответила Элеонора, – всё в порядке, я просто устала! А ты иди ужинай! – помолчала и добавила: – Может быть, я подойду.
Возникла пауза. Пауза испугала Сорокина, она показалась ему похожей на пустоту. Он поднялся, секунду постоял, Элеонора уже не смотрела в его сторону и продолжала сидеть, он склонился и поцеловал её в висок, в ответ она только пошевелила пальцами. Как только он вышел, она легла, но куда там было спать, ей было нужно не это, ей вдруг понадобилось остаться одной и даже заплакать. Ах, господи, как хорошо, как покойно они прожили эти полтора года…
Сорокин открыл дверь ресторана. Свободных мест было много, но только один стол был не занят, за другими пассажиры сидели по одному, по два, и он выбрал свободный. Рядом через проход были четыре русских офицера в китайской военной форме. Когда Михаил Капитонович усаживался, они громко смеялись, и один разливал по рюмкам водку. Михаил Капитонович похлопал себя по пиджаку и обнаружил, что забыл портмоне в пальто. Он поднялся и попросил официанта, чтобы стол не занимали.
– Вас будет несколько персон? – спросил тот.
– Возможно, – ответил Михаил Капитонович, у него была надежда, что Элеонора передумает и пойдёт. – Надеюсь, что – да!
– Будет исполнено! – с поклоном ответил официант.
Она лежала и думала о том, что с нею стряслось. Она старалась что-то понять, но произошло другое – она вдруг вскочила и полезла за своим чемоданом. Чемодан был тяжелый, но она его стащила и бросила на полку, открыла крышку, схватила письма Сэма и затолкала в стоявшую на столике дорожную сумку. Только она это сделала, открылась дверь, и вошел Сорокин.
– Извини, Нора, я забыл портмоне. – Он посмотрел на чемодан. – Он тебе больше не нужен? Я могу положить на место? Всё же тяжелый!..
Она кивнула.
– У тебя всё в порядке? – спросил Михаил Капитонович, секунду постоял и, не дождавшись ответа, вышел.
Элеонора легла.
«Он убил этого солдата! Но если бы он его не убил, то тот наверняка убил бы его! Я, наверное, сошла с ума! Но как можно убивать человека? Как можно убить человека и после этого не чувствовать себя убийцей?» Почему ей в голову пришла эта мысль, она не понимала. А о том, как на самом деле был убит Огурцов, ей рассказал Всеволод Никанорович Ива́нов на коктейле для прессы у консула Великобритании в декабре прошлого года. Ива́нов выпил и стал хвалить Сорокина, какой тот отважный, быстрый, и умелый, и верный, как он хотел защитить своего замечательного начальника, но судьба военного человека, а тем более полицейского находится в руках Провидения… Он ещё многое рассказал, но Элеонору так поразило это известие, как удар, и дальше она уже ничего не слышала – она вдруг почувствовала брезгливость. После коктейля она сказала Михаилу Капитоновичу, что ей надо заниматься книгой, и они неделю или около того не виделись. Она переживала. Она, конечно, всё понимала, её Мишя «военный человек, тем более полицейский», а Огурцов настоящий бандит, и он дважды мог убить Сорокина и хотел этого. «А другие, которые прошли войну, разве они не убивали? Тот же Ива́нов? Ведь он сам рассказывал, как «рубил из пулемета», как «рубал шашкой». Всё это она слушала с ужасом, однако брезгливости к журналисту у неё не возникало. А Мишя? А это другое дело! Она была в курсе дикой военной лексики: «рубил», «рубал»! Она просила Михаила Капитоновича переводить ей, что это такое и какие можно подобрать английские синонимы. Что же получалось, что то, что она могла простить другим, она не могла простить человеку, которого любила? Тогда ему что же – погибать? Она так думала всю ту неделю, когда была одна, в книге писала практически про это и постепенно успокоилась. А сейчас что? Она не понимала. А ведь он скрыл! А тут ещё вошёл в купе именно тогда, когда она перепрятывала письма! Да будь они неладны, эти чёртовы письма! Но почему он ей солгал, почему сам не сказал, что это он убил Огурцова? Элеонора чувствовала, что запутывается, и осознавала, что никто не поможет ей распутать. И почему именно сегодня?
А потому!
Михаил точно видел письма Сэма и промолчал! Из вежливости? От русского воспитания?
«Вот в чём дело! – сказала она себе. – Значит, обманщица и лгунья – я!»
