В процессе этой работы перед Дружининым снова стал вопрос об отношении Мишутина к так называемой РОА. Николай Васильевич в начале зимы уже пытался это выяснить через бывшего следователя, жившего в Измайлове, но тот оказался в отъезде. Потом в потоке других неотложных дел Дружинин не мог выкроить время для такой консультации, хотя не раз думал о ней. Теперь встречу со следователем, который в 1946 году вел дело одного из власовцев-главарей, откладывать дальше было нельзя и, Дружинин вызвал его повесткой к себе в комитет.
Внимательно выслушав Дружинина и пробежав глазами несколько страниц архивного следственного дела, старый следователь снял очки, сказал:
— Насколько я помню, скудность сведений о генерале Мишутине объясняется тем, что этот изменник Родины не имел прямого отношения к РОА.
— Как же так? — удивился Дружинин. — А его поездка в норвежский лагерь военнопленных с власовцем, которого вы допрашивали и который дал на него показания?
— То был всего лишь совместный вояж. Генерал Мишутин ездил в Норвегию как представитель командования «остлегионов», а не РОА.
— Вот оно что! — Дружинин сделал заметку в своей тетради. — Кстати, что такое «остлегионы»? Такое крикливое название.
— Вы правы, вывеска, пожалуй, не соответствовала содержанию. Это были небольшие подразделения, каждое примерно с батальон, навербованные из наших военнопленных. Использовались они, насколько мне известно, большей частью на охране коммуникаций вермахта на оккупированной территории, в том числе во Франции, Бельгии и других странах. Командовали ими немецкие офицеры. А всю службу «остлегионов» возглавлял, если мне память не изменяет, генерал Кастринг... Таким образом, интересующий вас Мишутин, скорее всего, был одним из подручных этого немецкого генерала.
«Что же, пожалуй, неплохая зацепка для дальнейшего поиска! — подумал Дружинин. — Она пригодится Сологубову для работы за границей». И включил эту «зацепку» в список других, которые ожидали всестороннего обсуждения и разбора по возвращении Сологубова из отпуска.
Он приехал в начале апреля, вечером. И прямо с вокзала позвонил Дружинину:
— Здравствуйте, Николай Васильевич! Куда прикажете явиться?
Поздоровавшись, Дружинин сказал:
— Ждите меня у выхода с вокзальной станции метро. — И быстро спустился вниз, к стоянке автомашин у подъезда.
Через пятнадцать минут он уже был возле Казанского вокзала. Увидев сквозь снежную сетку метели высокую плечистую фигуру в осеннем пальто, с непокрытой темноволосой головой, остановил «Победу», открыл дверцу:
— Садитесь, Петр Константинович!
Они едва уместились рядом на переднем сиденье — оба крупные, сильные.
— Как съездили? — спросил Дружинин, трогая машину с места.
— Большое вам спасибо, Николай Васильевич... за все! — Сологубов признательно сдавил локоть Дружинина. — Съездил я хорошо. Дома все в порядке. Мамаша просила передать вам свой низкий поклон — я ей кое-что рассказал о вас. Она у меня чудесная старуха, учительница немецкого языка, сейчас на пенсии.
— За поклон спасибо. Ну, а как ваше самочувствие, настроение?
— Не поверите, будто заново родился! — улыбнулся Сологубов. — Теперь можете запрягать в любой воз — потяну!
— Это хорошо, — сказал Дружинин.
Довольный ответом своего нового помощника, подполковник повернулся к нему и, пока машина, глухо урча мотором, стояла перед светофором, окинул его взглядом с головы до ног. Сологубов посвежел лицом, большие синие глаза смотрели без прежней холодности, и куда девалась его суровая сдержанность, к которой Дружинин уже успел привыкнуть за время следствия.
Он помолчал немного и вдруг спросил:
— Какие у вас планы на воскресенье?
Сологубов неопределенно пожал плечами.
— Хотите со мной поехать на охоту? На глухаря. А, Петр Константинович?
— Я хоть и не охотник, — живо отозвался Сологубов, — но поеду с удовольствием.
Решив отправиться на охоту, Дружинин думал немного рассеяться, отдохнуть от дел на свежем весеннем воздухе в лесу. Начальник Дружинина второй месяц находился в госпитале, и подполковнику приходилось работать за двоих, он здорово замотался. Однако сейчас не это было главное. Дружинин хотел лишний раз побыть вместе с Сологубовым — в иной, так сказать, вольной обстановке, где человек ведет себя не так, как в привычных условиях, и где он может быть виден с новой, еще не известной ранее стороны. А видеть и изучать все новое в этом человеке для Дружинина по-прежнему являлось первостепенной необходимостью, потому что посылал он его туда, где ни проверить лично, ни тем более исправить сделанное уже невозможно.
Охота у них не удалась: на двоих один глухарь, убитый Сологубовым, но вообще отдохнули они неплохо. И между делом обсудили несколько важных для закордонного задания вопросов.
За завтраком у костра Дружинин достал из кармана завернутую в бумагу небольшую фотографию, протянул Сологубову:
— Еще одна карточка Мишутина. Сделана в тридцать девятом году, на Халхин-Голе.
Сологубов внимательно рассмотрел фотографию сперва вблизи, затем в вытянутой руке и озабоченно сказал:
— Это шестая... и все разные.
— Да, по этим старым снимкам трудно составить представление о внешности человека в настоящий момент, — заметил Дружинин. — Видимо, первое, что вы должны постараться сделать по прибытии в «Службу-22», это приличное фото Мальта — Мишутина.
— Согласен.
— Но не надо переоценивать значения и вашего снимка, как бы хорошо он ни получился. Нужно брать все в комплексе. Еще раз внимательно проштудируйте словесный портрет Мишутина, и не только описание черт лица, помните о манерах этого человека, его привычках, походке, характерных жестах.
— Это я четко представляю.
— И еще... Впрочем, хватит! — Дружинин смущенно улыбнулся. — Мы же решили о делах сегодня не говорить...
Они прошатались с ружьями по лесу почти дотемна. К Москве подъезжали поздно вечером. Сидя за рулем «Победы», Дружинин думал о том, что срок пребывания Сологубова на советской земле подходит к концу. В мае он должен вернуться в «Службу-22», как было определено заданием. Что ж, можно считать, Сологубов готов к этому. Точнее, почти готов. Осталось доделать кое-какие мелочи перед тем, как вместе с ним пойти к генералу.
Дружинин уже показывал генералу своего помощника. Это было, когда решался вопрос: вводить или не вводить Сологубова в дело, следовательно, доверять или не доверять ему вообще. Тогда генерал долго беседовал с Сологубовым и потом, отпустив его, сказал Дружинину: «Конечно, определенный риск есть. Как, впрочем, и во всяком деле, где приходится принимать решение не только на основе бесспорных, доказанных фактов, но и прислушиваясь к голосу интуиции...»
