— Кажется, они все хотят ее!
— Войны?
Он только что вернулся с Кэ-д’Орсе и принес необыкновенную новость: г-н фон Шен будто бы явился в министерство с заявлением, что Германия, желая дать России благовидный предлог для отказа от ее непримиримой позиции, обещает добиться от Австрии формального обязательства не нарушать целостность сербской территории. И посол предложил французскому правительству сделать официальное заявление в печати о том, что Франция и Германия, «полностью солидаризуясь в пламенном желании сохранить мир», действуют совместно и настоятельно советуют Петербургу проявить умеренность. И вот будто бы французское правительство под влиянием Бертело отвергло это предложение и решительно отказалось афишировать хотя бы малейшую солидарность с Германией из опасения оскорбить чувства своей союзницы — России.
— Как только Германия делает какое бы то ни было предложение, — заключил Левуар, — на Кэ-д’Орсе кричат: «Это западня!» И так продолжается уже сорок лет!
Маленькие глазки Стефани уставились на Левуара с выражением сильнейшей тревоги. Его длинное лицо как будто еще больше вытянулось; как будто его студенистые щеки оттягивала опущенная челюсть.
— Страшнее всего подумать, — прошептал он, — что в Европе их всего семь-восемь, ну, может быть, десять, человек, которые и делают историю… Вспоминаешь «Короля Лира»: «Да будет проклято время, когда стадом слепцов предводительствует кучка безумцев!..» Пойдем, — внезапно прервал он себя, кладя руку на плечо Левуара. — Надо предупредить патрона.
Оставшись один, Жак встал. Пора было идти к Женни. «А завтра вечером я буду в Берлине…» Он думал о порученном ему деле только урывками, но всякий раз с трепетом радости. Впрочем, к радости примешивалась некоторая тревога: страх, что он не сможет выполнить наилучшим образом то, чего от него ожидали.
XLVI
Хотя часы на здании Биржи не показывали еще половины восьмого, Женни была уже тут. Жак увидел ее издали и остановился. Стройный, неподвижный силуэт вырисовывался на фойе запертой решетки в толчее, которую учиняли газетчики и кондукторы автобусов. В течение целой минуты он стоял на краю тротуара и любовался ею. Застав ее тут, в одиночестве, он вновь переживал одно давнее ощущение. Когда-то, в Мезон-Лаффите, он часто бродил вокруг сада Фонтаненов, чтобы хоть мельком взглянуть на нее. И сейчас ему вспомнилось: однажды на склоне дня он увидел, как она в белом платье выходит из-под тенистых елей и пересекает полосу солнечного света, окруженная загоревшимся на миг лучистым нимбом, словно какое-то видение…
Сегодня вечером она не надела траурной вуали. На ней был черный костюм, в котором она казалась еще стройней. В манере одеваться, как и вообще во всем своем поведении, она никогда не руководствовалась желанием нравиться. Ей было важно только свое собственное одобрение (она была слишком горда, чтобы заботиться о мнении других людей, и к тому же слишком скромна, чтобы думать, будто кому-нибудь придет в голову выражать о ней какое-либо мнение). Она любила одежду строгого покроя, отвечающую чисто практическим целям. Правда, она выглядела элегантной, но элегантность ее была немного сухой и суровой, заключалась главным образом в простоте и врожденной изысканности.
Когда он подошел к ней, она вздрогнула и с улыбкой приблизилась к нему. Теперь она улыбалась без особых усилий, или, говоря точнее, уголки ее рта начинали как-то неуверенно дрожать, а в глубине светлых глаз зажигался слабый огонек — и Жак ловил его на лету, что каждый раз наполняло его сердце блаженством.
Он начал с того, что поддразнил ее:
— Когда вы улыбаетесь, у вас такой вид, будто вы подаете милостыню.
— Разве?
Она не смогла не почувствовать себя слегка уязвленной и тотчас же сказала себе, что он прав, даже начала было преувеличивать: «Это верно, у меня какое-то застывшее, жесткое лицо…» Но ей всегда было неприятно говорить о себе.
— Положение все ухудшается, — промолвил он вдруг со вздохом. — Каждое правительство упорствует и угрожает… Все точно стараются проявить как можно больше нетерпимости.
Как только Жак подошел, она сразу же заметила его усталый, озабоченный вид. Она вопросительно взглянула на него, ожидая дальнейших объяснений. Но он упрямо тряхнул головой:
— Нет, нет… Не надо об этом говорить… К чему? Довольно… Лучше помогите мне забыть обо всем на время этого часового антракта… Давайте пообедаем где-нибудь поблизости, чтобы не терять времени… Я не завтракал, и мне ужасно хочется есть… Пойдемте, — сказал он, увлекая ее за собой.
Она последовала за ним. «Если бы мама, если бы Даниэль нас видели!» — подумала она.
Эта совместная затея давала их близости, о которой никто еще не знал, некое материальное подтверждение, и оно смущало ее, как провинившуюся девочку.
— Почему бы не здесь? — сказал он, показав ей на углу двух улиц довольно убогого вида ресторанчик; через его широко раскрытые двери с тротуара видны были несколько столиков, накрытых белыми скатертями. — Тут нам ничто не помешает. Как вы думаете?
Они перешли улицу и вошли в небольшой зал, чистенький и совершенно пустой. В глубине через застекленную дверь кухни виднелись спины двух женщин, сидящих за столом под зажженной висячей лампой. Ни одна из них не обернулась.
Жак усталым движением бросил шляпу на диванчик и прошел в глубь помещения, чтобы привлечь внимание содержательниц ресторана. С минуту он стоя терпеливо ждал. Женни подняла на него глаза; и внезапно это лицо, словно постаревшее, с чертами, странно искаженными отсветами кухни, показалось ей лицом чужого человека. В ней возникло ощущение кошмара, ужас маленькой девочки, приведенной похитителем детей в какое-то зловещее место… Эта галлюцинация длилась не более секунды: Жак уже возвращался к ней, и изменившаяся игра теней вернула ему его подлинные черты.
— Устраивайтесь поудобнее, — сказал он, помогая, ей усесться на диванчик. — Нет, садитесь тут, солнце не будет бить вам в глаза.
Для нее было внове чувствовать себя окруженной мужским вниманием, и она блаженно отдавалась этому ощущению.
В кухне тем временем женщина, что была помоложе, толстая, рыхлая девица в розовом корсаже, с низким коровьим лбом, наконец-то поднялась с места и направилась к ним со злобным видом потревоженного во время кормления животного.
— Можно нам пообедать, мадемуазель? — спросил Жак приветливо.
Официанта оглядела его с головы до ног.
— Смотря чем.
Глаза Жака весело перебегали от нее к Женни и обратно.
— У вас найдутся яйца? Да? Может быть, немного холодного мяса?
Официантка вынула из-за корсажа какую-то бумажку.
— Вот что у нас есть, — буркнула она с таким видом, словно хотела сказать: «Хочешь — бери, хочешь — нет».
Но у Жака имелся, казалось, неисчерпаемый запас хорошего настроения.
— Великолепно! — объявил он, прочитав вслух меню и взглядом посоветовавшись с Женни.
Официантка, не говоря ни слова, повернулась и пошла прочь.
— Прелестное создание! — тихо произнес Жак. И, смеясь, уселся напротив Женни, но тотчас же снова вскочил, чтобы помочь ей снять жакетку.
«Что, если и шляпу тоже снять? — подумала она. — Нет, я слишком растрепана…» И сразу же она устыдилась своего кокетства и твердым движением сняла шляпу, даже не позволив себе провести рукой по волосам.
Официантка со сварливым выражением лица появилась вновь, неся в руках дымящийся супник.
— Браво, мадемуазель! — воскликнул Жак, принимая от нее миску. — Вы нам ничего не говорили о супе… Как чудесно пахнет! — И, обратившись к Женни, он спросил: — Можно вам налить?
Веселость его была несколько наигранной. Этим первым обедом с глазу на глаз он был смущен почти так же, как Женни. И, кроме того, ему не удавалось избавиться от мыслей о событияхдня.
Зеленоватое зеркало за спиной у Женни повторяло каждое еедвижение и давало Жаку возможность видеть за живою фигуркой, которая была перед ним, изящное отражение плеч и затылка.
Она почувствовала, что он разглядывает ее, и внезапно сказала:
— Жак… Я вот все время думаю… а хорошо ли вы меня знаете? Я очень боюсь… Уж не строите ли вы себе… разных иллюзий насчет меня?
За улыбкой она старалась скрыть подлинный страх, овладевавший ею каждый раз, когда она задавала себе вопрос: «Удастся ли мне когда-нибудь стать такой, какой он желал бы меня видеть? Не придется ли ему разочароваться во мне?»
Он, в свою очередь, улыбнулся:
— А если я тоже спросил бы вас: «Хорошо ли вы меня знаете?» — что бы вы мне ответили?
Одно мгновение она колебалась.
— Вероятно, ответила бы: «Нет».
— Но в то же время подумали бы: «Это не имеет значения…» И были бы правы, — все еще с улыбкой продолжал он.
