А ты, Евридика, старайся следовать мудрым и полезным изречениям, почаще тверди слова, усвоенные от нас еще в девичестве, чтобы супруга радовать, а других женщин приводить в восхищение великолепным, пышным убранством, не стоящим ни малейших денег. Приобрести жемчуга, такие, как у этой богачки, или облачиться в шелка, как у той иноземки, без крупных затрат никак невозможно, зато убранствами Феано, Клеобулины,762 жены Леонида Горго,763 сестры Феагена Тимоклеи,764 знаменитой некогда Клавдии,765 дочери Сципиона Корнелии766 и прочих жен именитых и славных обзавестись можно даром и, украсившись ими, жизнь прожить столь же славную, сколь и счастливую. Если Сапфо767 изяществом песен своих гордилась настолько, что некой богачке писала:
После смерти ждет тебя мрак забвенья:не причастна ты к Пиерийским розам,768 —
то разве не больше у тебя будет оснований гордиться, если не к розам будешь причастна, но к плодам, коими Музы со всею щедростию награждают почитателей наук и философии?
ПИР СЕМИ МУДРЕЦОВ
769
1. Вижу я, дорогой мой Никарх, что впрямь течение времени погружает предметы во мрак и скрывает от взгляда, если даже о делах недавних и памятных выслушиваются с доверием явные выдумки. Не семеро было застольников на том пиру, как вам рассказывали, а вдвое, если не втрое, больше, и я сам был среди них, Периандру будучи знаком по искусству моему, а Фалесу будучи гостеприимцем, так как Периандр ему предложил остановиться у меня. И разговоры на том пиру пересказчик вам передал неправильно, кто бы он ни был, ибо сам-то он заведомо не был среди собравшихся. Поэтому расскажу вам об этом все с самого начала по вашему желанию: времени у меня достаточно, а откладывать такой рассказ на будущее в преклонные мои годы было бы ненадежно.
2. Периандр приготовил для гостей прием не в городе, а в особенном доме в Лехее близ храма Афродиты, в честь которой он справлял жертвоприношение. После того как мать его от любви сама покончила с собою,770 он перестал было жертвовать Афродите и теперь в первый раз, побуждаемый Мелиссою,771 явившейся ему во сне, вновь решился оказывать почести и служить этой богине. Каждому из приглашенных подана была повозка в достойном убранстве; но время было летнее, и от множества людей и повозок по всей дороге до самого моря стояла пыль и толкотня. Поэтому Фалес, увидав повозку у наших дверей, только улыбнулся и отпустил ее. И мы спокойно пошли пешком стороною через поля.
Третьим с нами был Нилоксен из Навкратиса,772 достойнейший муж, познакомившийся с Солоном и Фалесом еще в бытность их в Египте.773 Теперь его вновь посылали к Бианту Приенскому; а зачем — этого он и сам не знал, и лишь подозревал, что нужно было отнести Бианту запечатанную в свитке вторую задачу; если же Биант откажется, то ему велено было открыть ее мудрейшим из эллинов.
«Повезло мне, — сказал Нилоксен, — что застал я вас здесь всех в сборе; вот и несу я этот свиток к вам на пир», — и он показал нам свиток.
Фалес улыбнулся. «Стало быть, опять, — сказал он, — на Приену все беды валятся? Ну, что ж, Биант решит вам эту задачу, как решил и первую».
«А какая была первая?» — спросил я.
«<Царь Амасис>,774 — сказал Фалес, — послал ему жертвенное животное и просил вырезать и прислать ему обратно самую лучшую и самую худшую часть его; а наш Биант, превосходно рассудивши, вырезал и отослал ему язык жертвы; и за это все громко хвалят его и восхищаются им».
«Не только за это, — сказал Нилоксен, — а и за то, что он не избегает быть и слыть другом царей, как это делаешь ты. Царя многое в тебе восхищает, но особенно ему понравилось, как измерил ты высоту пирамиды, не приложив никакого труда и не пользуясь никаким орудием. Ты поставил свой посох там, где кончалась тень от пирамиды, так что солнечный луч, касаясь их вершин, образовывал два треугольника; и ты показал, что как длина одной тени относится к длине другой тени, так и высота пирамиды к высоте посоха. И все-таки, как сказал я, тебя перед царем оклеветали, будто ты — враг царям, и передали ему твои надменные изречения о тираннах: будто на вопрос Молпагора Ионийского,775 что ты видел самое удивительное, ты ответил: «Тиранна в старости», и будто однажды на пиру в беседе о животных ты сказал: «Из диких хуже всех тиранн, из домашних — льстец». А ведь хоть цари и очень притворяются, будто вовсе они не похожи на тираннов, но слышать такое им не по нраву».
«Нет, — сказал Фалес, — слова эти — Питтаковы, и обращены они были в шутку к Мирсилу.776 А я говорил, что мне удивительно было видеть не тиранна, а корабельного кормчего в старости. Но и о перетолковании таком я могу сказать, как тот мальчишка, который бросил камнем в собаку, а попал в мачеху и промолвил: «И то неплохо». Потому я и Солона почитаю премудрым, что ему предлагали тиранническую власть, а он отказался. И сам Питтак не иначе, как в ответ на предложение единовластия, сказал свои слова: «Трудно быть хорошим». А Периандру его тиранния досталась как наследственная болезнь, но до сих пор он неплохо с нею справлялся, пользуясь целебными беседами и общаясь с людьми здравомыслящими; и когда земляк мой Фрасибул советовал ему «срезать верхушки»,777 он не послушался. Тиранн, предпочитающий властвовать над рабами, а не над свободными людьми, — разве это не то же, что мужик, пожелавший вместе с ячменем и пшеницею свезти в амбар и саранчу, и жадных птиц? Власть многим нехороша, а хороша одним только — честью и славою: да и то лишь, если это власть лучшего над хорошими и величайшего над великими. А кто думает не о достоинстве, а только о своей безопасности, тот пускай пасет овец, лошадей и коров, а не людей.
Впрочем, — продолжал Фалес, — вряд ли нынче своевременны эти рассуждения, на которые вызвал нас товарищ, а лучше бы нам говорить и думать о предметах, более уместных по дороге на пир. Разве, Нилоксен, тебе не кажется, что не только хозяин должен к пиру приготовиться, но и гости? Сибариты,778 говорят, рассылали своим гостям приглашения за год, чтобы женам их достало времени принарядиться для пира платьями и украшениями. А я так думаю, что и этого мало хорошему застольнику для настоящего приготовления к пиру, потому что труднее приискать душе пристойное убранство, чем телу непомерное и ненужное. Человек разумный идет на пир не с тем, чтобы до краев наполнить себя, как пустой сосуд, а с тем, чтобы и пошутить, и посерьезничать, и поговорить, и послушать, что у кого кстати придет на язык, лишь бы это было и другим приятно. Ведь и кушанье дурное можно отстранить, и от вина невкусного можно перейти на воду; но если застольник попадется грубый, неучтивый и тоску нагоняющий, то он портит и губит всякое удовольствие и от еды, и от питья, и от музыки; отделаться от такой докуки нелегко, и у некоторых эта обида на соседей остается в душе на всю жизнь, словно похмелье от застольного тщеславия и раздражения. Поэтому прекрасно поступил Хилон, который не прежде принял вчерашнее приглашение, чем расспросил обо всех, кто будет на нашем пиру; «с кем приходится плыть на корабле или служить на войне, — сказал он, — тех мы поневоле терпим и на борту и в шатре; но в застолье сходиться с кем попало не позволит себе никакой разумный человек». Недаром египтяне на пиры свои приносят скелет, чтобы напомнить пирующим, что скоро и они такими же будут: гость это неприятный и несвоевременный, но смысл в его присутствии есть — он побуждает нас не к питью и наслаждению, а к взаимной любви и уважению, он зовет нас не превращать нашу кратковременную жизнь разными неприятностями в тягучую и долгую».
3. В таких-то попутных разговорах дошли мы наконец до пиршественных покоев. От омовения Фалес отказался, потому что мы уже были умащены, а пошел осматривать и дорожки, и палестры,779 и пышную рощу на берегу моря, но не потому, что это так уж его восхищало, а для того, чтобы его не заподозрили в презрении к Периандру и в пренебрежении его честолюбивой роскошью. Остальных гостей тем временем, омыв и умастив их, слуги вводили в мужскую половину дома через портик.780 А в портике этом сидел Анахарсис, а перед ним стояла девочка и своими руками расчесывала ему волосы. Увидевши Фалеса, она без смущения подбежала к нему, а он поцеловал ее и сказал с улыбкою:
«Отлично! прихорашивай его, чтобы добрый гость наш не показался нам с лица злым и страшным!»
Я спросил его, что это за девочка; а он ответил:
«Неужели не узнал ты нашу мудрую и славную Евметиду?781 Так зовет ее отец; а остальные обычно по отцу зовут ее Клеобулиною».
