Нилоксен поддержал его:
«Недаром и нас, навкратийцев, попрекают бусирийцы,784 что флейты мы делаем из ослиных костей; а у них грехом почитается даже слушать трубный звук, если он похож на ослиный рев, — вы ведь знаете, что осел в Египте — животное презренное, так как [посвящен] Трифону».
6. Тут разговор оборвался, и Периандр, заметив, что Нилоксен хочет заговорить и не решается, начал так:
«Почтенные мои гости, мне всегда нравилось, что города и правители, принимая приходящих к ним, сперва отвечают иноземцам, а потом уже согражданам. Так и теперь я думаю, что наши речи, здешние и привычные, могли бы и повременить, открыв дорогу, как в собрании, речам египетским и царским, с которыми приехал к Бианту наш славный друг Нилоксен, а Биант пожелал их выслушать вместе с нами».
«Конечно, — сказал Биант, — где же и с кем же, как не с вами, уверенней приму я такой вызов? Да и сам царь велел, начавши опрос с меня, обойти им потом и вас всех».
Нилоксен на это вручил ему царскую грамоту, но Биант попросил распечатать ее и прочесть при всех. И вот что там было написано:
«Амасис, царь египетский, Бианту, мудрейшему из эллинов. Со мною соревнуется в мудрости эфиопский царь; и хоть я его во всем превзошел, однако напоследок задал он мне задачу странную и нелепую: выпить море! Если я разрешу ее, то получу от него много деревень и городов; если не разрешу, то должен уступить ему города при Элефантине.785 Размысли же об этом и тотчас уведоми меня через Нилоксена. А за это друзьям твоим и согражданам ни в какой нужде не будет от меня отказа в помощи».
Прочитавши это, Биант не замешкался: малое время поразмыслив про себя и малое время потолковав с возлежавшим рядом Клеобулом, спросил он так:
«Что ты говоришь, навкратиец? неужели Амасис, царь над многолюдным народом, владетель столь прекрасной земли, захочет выпить море ради каких-то жалких и негодных деревушек?»
Нилоксен на это только засмеялся:
«А ты вообрази, Биант, что он этого хочет, да подумай о том, что можно сделать».
«Пусть же велит тому эфиопу, — сказал Биант, — запереть все реки, впадающие в море, пока царь его будет пить, — потому что речь ведь шла о том море, которое есть, а не о том, которое прибудет».
На такие Биантовы слова Нилоксен от удовольствия так и бросился к нему, обнял его и поцеловал. Все стали одобрять и хвалить такой ответ, а Хилон сказал:
«Навкратийский гость! пока море не выпито, доплыви, пожалуйста, к Амасису и скажи ему, чтобы не о том он думал, как поглотить столько соленой воды, а о том, как сделать для подданных сладкой свою власть. Биант и в этом искусней всех, и лучшего наставника не надобно; если этому Амасис у него научится, то не потребуется ему и золотого таза786 для ног, чтобы вразумить египтян, — все и сами станут любить его и служить его достоинствам, будь он хоть в десять тысяч раз безроднее».
«Что ж! — молвил Периандр. — А теперь достойным образом поднесем царю первины «всем нашим поголовьем», как говорится у Гомера,787 так и для него это приношение будет дороже торговых прибылей, и для нас оно обернется всего полезнее».
7. «Тогда, — заявил Хилон, — справедливее всего начинать разговор Солону, потому что не только он годами старше и ложем выше, но и властью владеет наибольшею и наилучшею: он дал законы афинянам».
Услышав это, Нилоксен тихо сказал мне так:
«Ах, Диокл, сколько вздора принимаем мы на веру, и с какою радостью измышляют и выслушивают иные люди неподобные слухи о мудрых мужах! ведь даже у нас в Египте рассказывали о Хилоне, будто он с Солоном порвал дружбу и товарищество за то, что тот сказал, что и законам перемена бывает».
«Вот смешная сплетня! — ответил я. — Если так, то ему следовало бы прежде отвлечься от самого Ликурга, потому что он не только законам перемену учинил, но и всему государству лакедемонскому!» Солон между тем, недолго подумавши, молвил:
«Я так полагаю, что более всего стяжает славы царь или тиранн тогда, когда он единовластие над гражданами обратит в народовластие». Вторым заговорил Биант:
«И когда он первый явит образец покорности законам».
За ним — Фалес:
«Счастье правителя — в том, чтобы умереть своею смертью и в преклонном возрасте».
Четвертым — Анахарсис:
«И не один среди всех будет разумен».
Пятым — Клеобул:
«И не будет легковерен к речам ближних».
Шестым — Питтак:
«И добьется, чтобы подданные боялись не его, а за него». Последним — Хилон:
«Дело правителя — помышлять не о смертном, а о бессмертном»,
После этих слов все мы пожелали, чтобы что-нибудь сказал и сам Периандр. И он сказал, с неудовольствием нахмурив брови:
«Одно могу добавить: все, что сказано, едва ли не должно всякого человека разумного отвратить от власти!»
Эзоп, по обличительному своему обыкновению, откликнулся:
«Видно, следовало здесь каждому говорить за себя, а не так, чтобы назваться друзьями и советниками правителей, а оказаться их обвинителями!»
Улыбнувшись, Солон потрепал его по голове и сказал:
«А разве не станет, по-твоему, сдержаннее правитель и справедливее тиранн, если убедить его, что лучше не властвовать, чем властвовать?»
«Кто же тебе поверит, возразил Эзоп, — и не поверит богу, который тебе же и провещал:
«Благо, ежели град единому голосу внемлет!»?
«Но вот в Афинах, — сказал Солон, — хоть и утвердилось народовластие, однако голосу и правителю внемлют только одному: закону. Ты же, хоть и славно разбираешься в речах ворон и галок, но собственного своего голоса слышать не умеешь: веришь, что город по божьему слову стоит крепче всего, когда послушен одному, но полагаешь, что пир хорош тогда, когда на нем болтают все и обо всем».
«Послушай, Солон, — отвечал Эзоп, — ты ведь здесь еще не издал указа, чтоб рабы не напивались, как издал в Афинах, чтобы рабы не любились и не умащались всухую!»
Солон рассмеялся, а врачеватель Клеодор откликнулся:
«Что умащаться всухую, что увлажнять болтовню вином — разницы мало: и то и другое приятно».
«Тем более нужно воздерживаться», — сказал Хилон.
«То-то, помнится, и Фалес говорил: а то скоро состаришься!» — снова вмешался Эзоп.
8. Периандр на это засмеялся и молвил: «Поделом нам, Эзоп, что мы отвлеклись на сторонние речи, не дослушав тех, которые прислал нам Амасис. Посмотри же, Нилоксен, что еще там написано в письме, и все здесь присутствующие мужи к твоим услугам».
«Да, — сказал Нилоксен, — эфиопский спрос по праву можно было назвать по-архилоховски «скорбной палкой для разгадки»; гостеприимец же твой Амасис в таких задачах гораздо его изысканнее и родственнее Музам. Он попросил эфиопа назвать ему: что всего старше? что всего прекрасней? что всего больше? что всего разумней? что всего неотъемлемее? и даже более того: что всего полезнее? что всего вреднее? что всего сильнее? и что всего легче?»
«Что ж? — спросил Периандр. — Дал ли он ответ? разгадал ли каждую загадку?»
«Я скажу вам, — ответил Нилоксен, — а вы послушайте и решите сами, ибо царь наш полагает немаловажным, как чтобы ответы его никто не уличил попреками, так и чтобы никакая ошибка в ответе не осталась незамеченною. Итак, я прочитаю вам, что он ответил. «Что всего старше? время. Что всего больше? мироздание. Что всего разумней? истина. Что всего прекрасней? свет. Что всего неотъемлемее? смерть. Что всего полезнее? бог. Что всего вреднее? демон. Что всего сильнее? удача. Что всего легче? сладость».
9. Когда это было прочитано, дорогой Никарх, и все приумолкли, то Фалес обратился к Нилоксену с вопросом, принял ли Амасис такие ответы? Тот сказал, что иные принял, а иные отверг.
«Все они небезупречны, — сказал Фалес, — и во всех много заблуждений и невежества. Например, можно ли сказать, что время всего старше? ведь время есть и прошедшее, и настоящее, и будущее; и то время, которое для нас будущее, несомненно моложе нынешних и людей и предметов. А не отличать истину от разума — не все ли равно, что не отличать свет от глаза? А если свет он почитает (и по справедливости) прекрасным, то почему же он ничего не сказал о самом солнце? Что до прочего, то ответ его о богах и демонах дерзостен и опасен; ответ об удаче сам с собой не вяжется: что крепче всего и сильнее всего, то не бывает так переменчиво; и даже смерть не всем присуща — в тех, кто жив, ее нет. Но чтобы не казалось, будто мы лишь поучать других умеем, предложим на то и наши ответы; и я готов, если Нилоксену угодно, чтобы он меня спрашивал первого».
Расскажу теперь и я, как это было: и вопросы, и ответы на них. «Что всего старше?» — «Бог, — отвечал Фалес, — ибо он безначален». — «Что всего больше?» — «Пространство: ибо мироздание объемлет все остальное, а оно объемлет и само мироздание». — «Что всего прекрасней?» — «Мироздание: ибо все, что стройно, входит в него как часть». — «Что всего разумней?» — «Время: ибо иное оно уже открыло, а иное еще откроет». — «Что всего неотъемлемей?» — «Надежда: ибо она есть и у тех, у кого больше ничего нет». — «Что всего полезнее?» — «Добродетель: ибо она хорошим пользованием и все остальное делает полезным». — «Что всего вреднее?» — «Порок: ибо он больше всего вещей портит своим присутствием». — «Что всего сильнее?» — «Неизбежность: она одна неколебима». — «Что всего легче?» — «Естественное: ибо даже сладостное часто вызывает отвращение».
