Прежде чем его просто разрубило пополам и он…
***
…проснулся.
Глубокий вдох дался ему с трудом, и, тем не менее, сделать его было величайшим удовольствием из всех, доступных ему на данный момент. Хотя нет — пожалуй, самым большим удовольствием всё же было не дыхание, а вернувшийся к способности ясно мыслить разум. И, конечно, его тело снова было в полном порядке: ни следов обморожения, ни красноты ожогов, ни крови. Зато трясло его сейчас самым натуральным образом, теперь уже — всё тело, а не половину. Щекам было мокро: значит, всё-таки не сдержался, жаль. Все мышцы ныли и болели, ноги ниже колен он не чувствовал вообще, хотя и подозревал, что это — лишь следствие испытанного шока, и позже вся гамма фантомных ощущений вернётся к нему в полной мере, стоит ему лишь немного успокоиться.
— Больно, наверное? — в этот раз "загружал" картинку Лилей, и он же сейчас сидел на его бёдрах, обхватив ладонями виски, ему же и досталась сегодня роль сочувствующего.
Лилео, поддерживавшая его сзади, смеялась и зачем-то прижималась раскрытыми губами к его шее. Лилей погладил его по щеке, вытирая слёзы, поцеловал возле носа. Надо сказать, это нисколько не утешало, но он не решался как-то уклониться от их прикосновений: в прошлый раз, когда он попробовал попросить, чтобы его оставили в покое, они решили, что у него осталось предостаточно сил для нового "путешествия", раз он всё ещё что-то соображает. В общем, перечить им было ещё более чревато, чем Аргзе.
— Можно мне… можно мне стакан воды, пожалуйста? — горло всё ещё царапало, голос был какой-то неузнаваемый и совсем хриплый.
— Ещё рано, — загадочно отозвался Лилей, нажимая на кончик его носа пальцем.
Сильвенио закрыл глаза.
— Могу я уточнить, для чего рано?
— Для угощений, — ответила Лилео ещё загадочнее, и они с братом наконец-то оставили его одного.
Распорядок дня у Сильвенио теперь не отличался разнообразием. Либо он пребывал в искусно устроенной Близнецами иллюзии внутри своего разума, либо наблюдал за их общением и упомянутой уже игрой "в куклы", как они это называли, либо просто спал без сновидений, восстанавливаясь. Впрочем, восстановиться нормально ему не дали ещё ни разу, потому что Близнецы возвращались всегда слишком быстро — похоже было, что они сами едва ли спали пару часов в сутки, но при этом выглядели почему-то всегда бодрыми и полными жизни — и, вернувшись, погружали его в новый кошмар.
Сначала кошмары были простыми.
Что, разумеется, нисколько не уменьшало того факта, что это всё-таки были кошмары.
Время было неоднозначно, расплывчато, и он не знал, когда он увидел тот или иной кошмар. Дело было даже не в его восприятии времени, перманентно находившегося теперь в состоянии отключения за ненадобностью — нет, теперь дело было просто в том, что реальности для него больше не существовало как таковой, вернее, он не знал, является ли реальностью хоть что-то из того, что с ним происходит. И потом, он мог прожить дни, годы и даже столетия в очередной иллюзии — и обнаружить, что прошло всего несколько минут там, в маленькой комнате с магнитными наручниками и неизменной стеной. Близнецы не уставали придумывать всё новые сюжеты, получая какое-то извращённое удовольствие от его мучений, подтачивали день за днём его волю и рассудок, и он уже не мог точно сказать, были ли сумасшедшими они или же он сам, потому что с этим непроходящим ощущением общей абсурдности своего нынешнего существования он начинал уже подумывать о том, что, должно быть, это он всё просто выдумал, попался в ловушку собственного больного воображения. Надо сказать, для этих мыслей у него вполне имелись основания: легендарные генералы-предатели, развалившие знаменитый Альянс пиратов, вообще были слишком сюрреалистичными, чтобы быть настоящими, да, к тому же, они слишком хорошо знали его разум, они знали каждую его мысль, каждый его страх — и успешно воплощали их в кошмарах. Они ломали любую его ментальную защиту, сколько бы силы он в неё ни вложил, потому что, казалось, знали все секретные коды, открывавшие любые его внутренние замки. Они могли перенастраивать его чувствительность, управлять его телом, заставлять его испытывать несуществующие ощущения — а он даже не мог им ничего противопоставить, потому что они занимались этим, наверное, чуть ли не всю свою жизнь, а он сталкивался с такими умельцами впервые. Они читали его, как книгу, пока он бродил в их иллюзиях, и он не хотел даже думать о том, что будет, когда эта книга им наскучит.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Однажды, открыв глаза после нормального, естественного сна, он тут же их снова крепко зажмурил, потому что понял, что лучше ему не видеть то, что происходило на данный момент в кабине. К сожалению, он всё же успел увидеть достаточно, и, будь проклята его эйдетическая память, обнаруженная им картина всё-таки отпечаталась в его сознании предельно точно, словно выжженная на подкорке головного мозга: закрытые глаза, переплетённые пальцы рук, приоткрытые губы, из которых периодически вырывались томные стоны, белые стройные ноги с красными ногтями на ритмично движущейся узкой спине, бледно-золотые водопады волос, стекающие единым потоком почти до пола. Близняшки Лиланда занимались любовью прямо на панели управления, не заботясь о том, что Лилео, прижатая к консоли, нажимала спиной и локтями на какие-то кнопки, из-за чего на экранах рябили какие-то тексты, цифры и видеозаписи. Выражения лиц при этом у обоих были почему-то такие блаженные и умиротворённые, будто бы они сейчас не предавались запрещённой в десятке крупнейших галактик инцестной страсти, а по меньшей мере отдыхали после трудового дня, посвящённого помощи нуждающимся и сиротам. Сильвенио невольно передёрнуло от такого сравнения, но глаз он не открыл. Ещё какое-то время он слышал их вздохи и тихие стоны, сливающиеся в один, и непроизвольно размышлял о том, что при такой абсолютной ментальной близости, какая наблюдалась у этих двоих — учитывая, что они заканчивали друг за друга мысли — в этом случае близость ещё и физическая приравнивалась, наверное, к самоудовлетворению.
Сильвенио передёрнуло снова, и на этот раз его всё же заметили, хотя он старался максимально не привлекать к себе внимания. Вздохи вдруг прекратились, и он с холодеющим сердцем услышал их мягкие, плавные шаги, направлявшиеся к нему. Он зажмурился ещё крепче и вжался в стену всем телом, как никогда желая уметь сливаться с металлом. Шаги остановились совсем близко.
— Братик, мы такие нецивилизованные. Наш гость, должно быть, чувствует себя ужасно неловко теперь. Как бы нам загладить свою вину?
— Может, нам стоит пригласить его присоединиться, сестрёнка? Мы уже делали так с другими гостями.
Сильвенио судорожно молился матери Эрлане и всем Богам, в которых верил.
— Но они не были такими симпатичными. Кроме, разве что, парочки из них.
— Определённо. И мне по-настоящему нравится его голосок.
Богам, в которых не верил, Сильвенио теперь тоже молился.
— И мы ещё не довели дело до конца.
— Ты думаешь, он..?
— Позже. Сейчас я хочу другого.
Сильвенио ничего не понимал, но страх уже цепко перехватил ему горло.
— Да. И рот. Это должен быть его рот.
— Забрал себе лучшее, да? Ну ладно, пусть у тебя будет рот. А я…
— Ниже? Хорошо. Меняемся потом?
— Меняемся. Да.
Сильвенио ощутил, как его быстро и методично раздевают. Он забился в чужих умелых руках, распахнул глаза и произнёс дрожащим голосом:
— Не надо! Пожалуйста!!! Простите меня! Я не хотел… вас прерывать… я…
Лилей и Лилео были одеты, но это ни о чём не говорило: Лилео задрала голубое платье, занимая место между его ног, с которых стащила штаны, и на ней не было белья, а Лилею, вздёрнувшего вверх его голову за волосы, нужно было только подвернуть голубую тунику и приспустить голубые же штаны из мягкой ткани. Их красные глаза горели любопытством и каким-то детским почти весельем, и близняшки улыбались очень по-доброму, очень невинно. Сильвенио, конечно же, опять никто ни о чём не спрашивал.
