— А ещё мне сказали… такое про тебя… что эта…
Долгову я благо ни о чём «таком» не докладывал — он узнает об этом со страниц этого романа — остаётся О. Фролов — причём, думаю, я сам ему бессознательно поручил роль «медиума», «вестника».
— …что эта тварь…
— Не надо, доченька, прошу. Я сам сделал это.
Я, дорогие, давно с гордостью и ужасом заметил, что от одного соприкосновенья с моей «черноплодной личностью» её миниатюрное хрупкое православное мировоззрение дало трещинку, а такого уж оно явно не выдержит — must crash it fast!
— Да, это был не сказать, что сознательный, но мой выбор. Да, я с ней спал, с ней жил — вернее, пытался… — но всё-это было давно и я… и я её не люблю…
— Неправда!! — вдруг пронзительно закричала она, и я даже вздрогнул. — Когда ты произносишь её имя, на мгновенье, на долю секунды твои глаза загораются — я это давно заметила, вот! Я убью эту дрянь! Только б её увидеть!
Я почувствовал, что мой рот растягивается в невольной странной улыбочке, которую я подавляю, даже потупив взор…
— Вот! — вновь вскрикнула она, — вот так ты изменяешься, ухмыляешься, когда говоришь о ней! Но уже не миг, а долго — о Боже!! Неужели она…
— Ладно. Я её вчера видел. И сейчас тоже к ней. Можешь поехать со мной, познакомиться, — выпалил я равнодушной скороговоркой, сотрясаясь от озноба и возбужденья предвкушения.
Лицо её вспыхнуло краской, исказилось гримасой, но она не заплакала. Саданул гром, налетел шквальный порыв ветра, над рынком в свинцовом небе кружилось что-то чёрное — кажется, столб пыли.
— Неправда… — слёзы, крупные капли дождя, икринки льда, снежинки…
— Правда-истина. Я её не видел сама знаешь сколько, а вчера… Короче, всё то же. Она плотно торчит и выглядит плохо. С ней живёт чувак — полнейшее мачо — его должны посадить — надеюсь, что сегодня, когда я приеду, его уж не будет. Как ты поняла, стольник мне нужен именно для этого — дай мне его…
— Ты не сделаешь этого, Алёша! я в тебя верю!
— Верую, как в белый божий день: сейчас ты дашь мне стольник, я подойду к вон тому автомату, наберу её номер, спрошу, можно ли приехать, и поеду.
— Издеваешься надо мной… Ты же не сделаешь этого, правда? Ты не такой…
— Могу поспорить, что через полчаса она будет курить сигареты, которые ты только что для меня купила, столь благородно пожертвовав своей поездкой на автотранспорте… Теперь — издеваюсь, извини.
— Ты не получишь деньги! И вообще — уёбывай! Не звони мне.
Она резко отвернулась и медленно пошла от меня.
— Варечка, маленькая, ну пожалуйста, ну дай стольник… — забежал я ей наперёд, пытаясь поймать её за руку, за куртку.
Она заплакала. Пошёл снег с градом, потом сразу дождь, потом налетел ураган с тучей пыли и грязи — просто светопреставление какое-то, никогда не видел ничего подобного!
Она успела-таки скрыться за углом здания, а я рванулся навстречу порыву — и он ударил в меня с такой силой, что я еле устоя на ногах. Я обернулся, отплёвываясь и произнёс ещё раз:
— Ну пожалуйста, Варя, я же всё равно найду! Я ж отдам…
Вряд ли она расслышала, но остановилась, словно не веря своим ушам и глазам.
— Ты же весь в нитку! — она уже тянула ко мне ручку, — вернись, Алёша, ты же…
С новым порывом ветра и дождя я двинулся к автомату. Обернувшись, я увидел, как её коротенькая зелёная курточка скрылась в чреве подоспевшего троллейбуса.
6.
Сидит в полумраке, совсем невесёлая, вся чёрная…
Вздохи, молчание, долгие минуты, искурили всю пачку.
Мне стало очень жаль её — я вдруг вскочил и ни с того, ни с сего начал очень экспрессивно и красочно рассказывать столь привычные ей ранее «истории из жизни нашей» — минут через десять она уже осторожно, напряжённо смеялась. Я был тоже рад.
Следующие полчаса она «уламывала» меня сдать мою кожаную куртку. — «За тыщу уйдёт». Я вяло возражал, что вообще-то она не моя, а братцева (я просто ездил в ней в Москву), и стоит она дорого, тысяч под девять, и вообще — в чём я тогда буду ходить?
— Не ссы, — подбадривала она каким-то ментовским тоном, — найдёшь вон у меня какую-нибудь хуйню. Зато нормально будет.
— Хватит, Эля, прошу тебя… Ты ведь знаешь, как ты на меня действуешь — я же в колодец прыгну по твоим дрянным наветам…
Тут она притащила какой-то несвежего вида плеер-волкмэн и стала мне его «втюхивать» за стольник. Мне стало совсем дурно. Ты что, говорю, тронулась умишком совсем? — мы же всё равно с тобой вместе, дрянь, зачем же мне его покупать? Однако этот приёмчик психоатаки подействовал: я решил пойти на компромисс и сдать не куртку, а бывший на мне найковский шот, довольно новый и купленный за 1200.
Она куда-то звякнула, потом, накинув мою куртку нараспашку (я, естественно, с замиранием сердца уже ждал её возвращения без оной), выскочила куда-то… Через десять минут она явилась с 400 рублями и оценочной ценой куртки в 700 рэ. — «что очень мало, если на крайняк — как раз полтина»
Далее всё дело как-то замялось. Она долго сидела на кухне, отвернувшись от меня в окно, покуривая настрелянные сигареты и что-то мурлыча. Я с большим внутренним нетерпением ждал… Наконец она тяжело вздохнула и, бросив на меня странный тяжёлый взгляд, произнесла:
— Ты б, Лёшь, поехал туда сам, взял полграмма, я сейчас позвоню и всё скажу…
— Но я ж никогда не ездил.
— Не бойся — тебя как раз никто не знает. Я вот не могу…
— Денег мало, надо ведь мотор брать…
— Ты ехай на автобусе — там от остановки недалеко…
— Но ты ж говорила, что если пешком, то 99 процентов — поймают!
— Не бойся, не поймают.
— Это же идиотизм!
— Ну Лёшь, — она приторно улыбнулась, попытавшись дотронуться до меня, но я рефлекторно отшатнулся.
— Ладно, — вздохнул я, — звони.
Я обернулся быстро, зарядив герыча на все, потом ещё купив демида на точке по пять рублей колесо и две «двушки» по 85 копеек в аптеке (это было почему-то стыдно, как покупать гондоны).
…Вот она ложится на пол на кухне, я склоняюсь над ней, такой знакомой и чуждой, такой любимой и ненавистной… «Ну, давай, Лёшь, быстрей», — нетерпеливо стонет она. Я очень хочу себе, но делаю ей — в вену на шее. «Ай, дует!», — нервно-капризно стонет она, а я только ухмыляюсь: I Do It! Она тихо постанывает и тоже теперь ухмыляется… Нет, этого я не мог представить!..
— О, хоть раскумарило… — она встаёт, потягиваясь, словно после сна и затягиваясь подкуренной мной сигаретой. — Чай будешь?
— Нет.
— Нет?! ты что, Лёшь?
— Не хочу.
Я нервничаю. Она — нет, и это чудесно — она чудесно, как всегда (тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить!) делает (не вынимая изо рта сигареты, блять!) мне инъекцию, и мне становится чудесно: я улыбаюсь-курю-втыкаю-засыпаю — пепел в полсигареты падает на дерьмово-картинный пол, а она ругается, дрянная пропащая крошка, наркоманская блядь ебучая, Зельцер-любовь-моя…
Хотел, дорогие, воздержаться от описания её внешности, которая меня сильно смущала… Волосы её выкрашены в радикально чёрный цвет, обрезаны почти под каре, и уже какие-то совсем не вьющиеся, а как искусственные. Лицо бледное, как восковое, волосы чёрные, глаза уже не лукавые, а высохшие, тоже как бы чёрные… Она всё теребит руку — я сразу обратил внимание: два пальца — опухшие красные с едва подсохшими ужасными гнойными ранками почти до кости — «с передозы упала с сигаретой на кухне и так и не встала»…
— Лёшь, есть ещё двести рублей? — Поехай на Н-скую, возьми ещё ханочки парочку, а?
— На Н-скую?! Да ты что — там же точно засада! Каждый день в новостях показывают!
— Да нет там никакой засады!
— Вот дрянная…
— Ну Лёшь, ведь мало… — она опять изображала маленькую капризную девочку. — Щас возьмём немножечко, и будет нормально… Баяны есть, кислый есть…
— Мало! Ясен пень мало, а завтра что?! Немножечко! Хуёжечко! У меня всего на полгода жизни осталось полторы тыщи и пиздец! И выгляжу я между прочем не как школьник-мажор, а как бородатая недобрая наркотическая скотина! (под машинку, выбриты виски, а сзади косичка).
— Ну Лёшь.
— Ладно, оу’кей, ай ду ит! — лихорадочно тушу сигарету и иду, едва не бегу одеваться. — Это, дорогая моя, называется «под каблуком»…
— «На игле»! — остро сострила она, а потом ещё: — Лёшечка, и мусор захвати выбрось. И это… сигарет нет… — и улыбается почти невинно…
Лишь поднявшись и выйдя на воздух, я ощутил как меня прекрасно забрало. Покупая сигареты, поразился, каким еле-еле дрожаще-существующим стал мой голос. Вернулся, принеся ведро и курение. Она уже нетерпеливо нервничала, уже ждала.
— Ну побыстрей, Лёшь, ладно?
7.
В автобусе я клевал носом и только начал засыпать, слышу: «Не спи, — вставай!»
