Та Лола, что прибыла на самолете Красного Креста, очень отличалась от Лолы, которая выказывала сопротивление немецким солдатам, забравшим ее. Если бы там были еще пассажиры, подумала София, то я вряд ли бы вообще узнала ее. Ее высокие скулы возвышались над провалами щек, лицо ее было мертвенно-бледным, в темно-серых пятнах, изборождено морщинами. Зубы ее казались выступающими вперед, потому что губы как-то отставали от них, а собранные в привычный узел волосы стали редкими и тусклыми. Казалось, она выглядела старше не на три года, а на тридцать лет. Это была пародия на прежнюю Лолу. Лола побывала в аду и вернулась назад, и это было видно.
Теперь они смогли понять, как случилось, что она столько времени не могла никому сказать, кем была. Они не расспрашивали о ее муках, может, когда-нибудь она сама расскажет им. И, конечно, они не спрашивали ее, что случилось с Шарлем.
Но Лола тем не менее сказала им, прямо и просто, как говорят дети:
– Вы знаете, папа умер. У него не было пальто. Они заставили его уйти без пальто, а было очень холодно. Я думаю, он подхватил пневмонию.
– Мама, не надо говорить об этом! – в отчаянии закричала София.
Но Лола, казалось, была настолько бесстрастна, будто весь этот кошмар случился с кем-то другим.
– О, это было очень давно. Конечно, я скучала по нему, но по крайней мере он не страдал, как остальные. Нет, по крайней мере он не слишком страдал.
Боже правый, она потеряла рассудок! – подумала София. Но это было не совсем так.
С самого начала Лолу захватил Луи. С ним она была намного терпеливее, чем с собственными детьми, она играла с ним, кормила яичным желтком, скребла ложечкой фруктовое пюре, качала его кроватку, когда он плакал. Однажды, когда у него прорезались зубки, София застала мать втирающей виски в десны малыша своим мизинцем. София пришла в ужас, но на Лолу невозможно было сердиться.
София все ждала, что у матери наступит приступ, но их не было. Порой София страшно беспокоилась, когда все тело Лолы начинало трястись, губы шевелились, а в глазах появлялся такой ужас, что страшно было смотреть. Она была такая хрупкая и в ту первую зиму часто недомогала – она, которая за всю жизнь не болела ни одного дня.
– Как могли с ней такое сделать? – закричала София Бернару, когда уложила Лолу спать после очередного ужасного кошмара. – О Боже мой, как же я ненавижу немцев!
Бернар согласился с ней – он тоже ненавидел их. Но он не мог не удивляться, как это София, которая делала такие огульные заявления, забывала, что один из гитлеровских роботообразных чудовищ являлся отцом ее ребенка. И он от всей души надеялся, что не случится ничего такого, что заставит ее вспомнить об этом.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
1947
Вив знала, что-то неверное происходит в делах ее отца. Хотя он никогда не был близок к ней, в то же время между ними существовало природное взаимопонимание, и она с годами стала замечать: чем веселее и спокойнее становился отец, тем больше у него было оснований что-то скрывать. Она понимала, что-то было не так, и не надо быть гением, чтобы догадаться, в чем дело. А поскольку Лоретта стала вести себя исключительно хорошо после того, как ее приятель-художник неожиданно женился на молоденькой прелестной натурщице, то остались только деньги, которые порой затуманивали взгляд отца Вив.
Однако внешне не было заметно ни малейшего признака обеспокоенности по поводу денег, стиль его жизни не изменился. Было ужасно важно сохранять видимость богатства, и Адриан продолжал летать туда-сюда, пить хорошее вино и водить ту или иную отличную машину, несмотря на ограничения, которые пытался выдвинуть ему его высокий болезненный банковский менеджер.
– У меня есть средства, это только временные трудности, – объяснял он, легкомысленно не придавая значения превышению кредита, которое многим людям позволило бы целый год жить в роскоши, правда, много раз он оказывался почти на грани краха, но что-то вдруг поворачивалось, и все снова становилось на свои места.
Однако на этот раз Вив боялась, что все будет по-другому, и оказалась права. Из-за войны вся экономика лежала в руинах. Процветали лишь фирмы, которые поднялись на гребне насущных товаров для войны – сталь и боеприпасы и промышленность, связанная с ними. Тут Адриану удалось сделать несколько хитроумных ходов со своими акциями и увеличить свой доход. Сейчас он надеялся проделать то же самое с компаниями, чья продукция потребовалась бы для восстановления разрушенных городов. Но летом 1947 года он просчитался. Он слишком набавил стоимость акций строительной компании, чья деятельность, как он был убежден, составит конкуренцию большим фирмам, которые во время кризиса специализировались по боеприпасам. «Грег Интернешнл» – со своими огромными корпусами, с цементом, лесоматериалами и каменоломнями – казалась верным залогом успеха. Но что-то не заладилось. Всего лишь неделю спустя после того, как он спустил стоимость акций, молва разнесла весть об афере, и цена акций «Грега» упала. В конце месяца, когда Адриан должен был организовать дело, акции абсолютно ничего не стоили.
Адриан знал, что все кончено: разорившегося биржевого маклера никто терпеть не станет. Он пытался продержаться как можно дольше, стараясь покрыть долги тем или иным способом, но в конце концов это не принесло пользы. Больше ничего не оставалось: должен был уйти за долги дом в Джерси и практически все ценное, что у них было.
Когда разразились эти новости, Лоретта впала в истерику, а Вив сохраняла какое-то странно философское настроение. Она настолько привыкла иметь все, что захочет, что просто не могла себе представить, как может совсем не быть денег. И только когда она столкнулась с суровой действительностью, то сначала пришла в негодование, а потом в ярость от несправедливости всего случившегося.
Однажды летом 1947 года Адриан собрал всю семью и объявил, что, по его мнению, они все вместе должны уехать с Джерси. Вив была в ужасе. Джерси был ее домом – она не могла представить себе, как можно жить где-то в другом месте. Но потом, взвесив все, она начала думать, что это, возможно, не самое плохое решение.
Некоторое время Вив нервничала, понимая, что главная причина – Ники. Она все еще любила его, да, любила, но не такая уж радость – быть привязанной к человеку в инвалидном кресле. Они не могли больше пойти потанцевать, он не мог плавать, они не могли карабкаться по холмистым дорожкам, и даже занятие любовью требовало больших и утомительных усилий. Вначале они говорили о том, что поженятся, но по мере того, как шло время, стал проходить и первоначальный восторг по поводу его возвращения, радость общения стала стираться под постоянным бременем монотонной жизни, и эта мысль все реже и реже приходила в голову Вив. Наверное, она эгоистична, нетерпелива, но в то же время ее не оставляло чувство стыда, ведь все дело в том, что она просто не хотела выходить замуж за человека, обреченного на неподвижность. И хуже того, она не хотела выходить замуж за Ники, потому что он не был больше тем человеком, в которого она влюбилась. Все, что в свое время привлекало ее к нему, исчезло.
