Дженет Таннер
Дочь роскоши
Война – дитя гордыни,
А гордыня – дочь роскоши.
Джонатан Свифт (1667–1745)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Сент-Хелиер, Джерси, 1990
Бумаги лежали на самом дне шкафа, покрытые тонким слоем пыли и тщательно перевязанные розовой тесьмой, которой обычно скрепляли юридические документы: толстая пачка, из нее высовывалось несколько листков, загнутых по краям и четко пронумерованных густыми черными чернилами. К иным листкам были приклеены ярлыки с печатным текстом.
ГЕНЕРАЛЬНОМУ ПРОКУРОРУ
ПО ДЕЛУ СОФИИ ЛЭНГЛУА – Ноябрь 1972
Дэн Диффен присел на корточки и вытащил пачку, с интересом глядя на бумаги. Он терпеть не мог каждый миг той работы, что ему сейчас приходилось делать. И так уже было плохо, что его отца, преуспевающего адвоката и при этом приличного человека, неожиданно, в самом расцвете лет, настиг удар, но что еще хуже – Дэну выпало перевернуть вверх дном контору, в которой прошла вся жизнь отца. С одной стороны, это был мучительный долг – он мысленно постигал мир старика, хотя им не часто удавалось видеться с глазу на глаз, – и здесь так явственно ощущалась сущность этого человека, так ощутим был его дух, не желавший умирать вместе с телом. Но помимо всего эта нудная работа занимала много времени. Дэниел Диффен-старший работал в этой конторе более тридцати лет, и похоже, что он никогда ничего не выбрасывал. Комната была забита до предела, переполнен каждый шкаф и ящик, и даже весь пол завален грудами старых писем и документов, которые давным-давно утратили значение. Большинство из них были прочно забытой юридической документацией и перепиской и, по правде говоря, затрагивали не очень интересные случаи из повседневной работы адвоката, поэтому Дэн, почти не колеблясь, приговорил их к уничтожению.
Но только не эти бумаги. Это нечто иное.
Дэн выпрямился, смахнул рукавом свитера пыль с бумаг и резко чихнул, ибо облачко пыли защекотало его ноздри.
ГЕНЕРАЛЬНОМУ ПРОКУРОРУ ПО ДЕЛУ СОФИИ ЛЭНГЛУА. Это дело было одним из коньков его отца, и, несмотря на двадцатилетнюю давность, оно не шло у него из головы.
Сам Дэн в это время был еще, конечно, мальчишкой одиннадцати лет, гораздо больше увлеченным футболом, игрой в «капитаны» и своим обожаемым велосипедом, чем любым случаем убийства, пусть даже таинственным, громким и с очень неординарными участниками. Позже, когда, вопреки желанию отца, который отчаянно надеялся, что сын пойдет по его стопам и унаследует их семейную адвокатскую фирму, Дэн вступил в полицейские войска острова, он мимоходом удивлялся, вспоминая, насколько отец был занят делом Софии Лэнглуа: так люди вспоминают полузабытые сны – больше по ощущению их, чем по сути. И это случилось задолго до того, как ежедневная полицейская текучка и очередные расследования отвлекли его от мыслей о деле Лэнглуа, которое все еще было фактически не раскрыто. Но сейчас, однако, все было иным. Дэн больше не был полицейским. Судьба и пьяный водитель положили безвременный конец его карьере два Рождества назад, и вот теперь Дэн зарабатывал себе на жизнь в качестве репортера. Этикетка на пачке бумаг дрогнула и подстегнула его воспоминания и интерес к делу.
Как там всегда говорил его отец? «Она не делала этого. Черт меня побери, я уверен, что она не делала этого. Но как я мог защищать ее, если она упорно вознамерилась доказать, что виновна?» Дэн улыбнулся уголками губ: перед ним замаячила перспектива прерваться от утомительной работы – сортирования старых досье. Он поднялся – высокий, атлетически сложенный мужчина в джинсах и сером свитере – и нажал на кнопку селектора, который соединял эту комнату с конторой на первом этаже.
– Как насчет чашечки кофе, Кэрол?
– О, думаю, да. Я сейчас же поднимусь.
– Отлично.
Он подошел к окну, разминая ноги в ожидании ее прихода. Улица внизу была запружена транспортом, и он подумал, что если сейчас, в апреле, она так забита, то лишь небеса ведают, что будет, когда начнется настоящий сезон. Это было вечной проблемой в Джерси. Узкие извилистые улочки совершенно не были предназначены для тысяч взятых напрокат машин, которыми управляли люди, понятия не имеющие, куда они едут.
Впрочем, и для пьяных водителей они тоже не были предназначены. Да и вообще – они не годились ни для чего на этой Божьей земле. Свинья.
Однажды – это было два года, назад – Дэн мог бы оказаться веселеньким убийцей преступно безответственного идиота, который проводил Рождество, упиваясь в стельку, а потом забрался в свою машину, не обратив внимания, а может, и не заметив на перекрестке знак СТОП. Он покатил прямо навстречу мотоциклу Дэна. Эта преступная безответственность завершила карьеру Дэна, поскольку он получил столь тяжелый перелом ноги, что был признан негодным к активной службе.
Но увечье Дэна оказалось лишь частью того, что сделала эта пьяная свинья. Было еще кое-что похуже. Когда случилась авария, жена Дэна, Марианна, с которой он прожил всего пять месяцев, сидела на заднем сиденье мотоцикла. Несмотря на тяжелые последствия, Дэн понимал, что он-то легко отделался. А Марианна – нет. Она получила тяжелейшую травму головы и, почти месяц пролежав в коме, умерла, так и не приходя в сознание.
Пот по-прежнему покрывал липким лоском кожу Дэна, когда он думал о том, что случилось, но теперь ему больше не хотелось убить пьяного водителя, его ненависть выгорела дотла. Он приберег свои горечь и гнев для полиции, списавшей его как раз тогда, когда ему необходимо было заполнить работой пустые дни, создать хоть какое-то подобие нормальной жизни, которая ворвалась бы в средоточие его печали и самообвинений, ибо, несмотря на то, что авария произошла не из-за него, он продолжал считать себя виновником случившегося.
В те черные дни его отец еще раз попытался заговорить с ним о том, чтобы он стал адвокатом и примкнул к юридической фирме, которой он так гордился. Еще не поздно, настаивал он. Дэн еще может попрактиковаться по старой традиции в Каэне, как в свое время сделал отец. Но Дэн отказался, и, как он признал сейчас, когда носил траур по отцу, довольно неблагодарно, хотя по-прежнему считал, что тогда поступил правильно. Он еще больше убедился в этом, разбирая кипы этих досье. Вызубренные аргументы и тонкости законов не для него. При его неакадемическом складе ума и нетерпеливой натуре они не принесли бы ему ни увлеченности, ни удовлетворения. Ему нужно было действие, возбуждение и нервозность погони – только это могло поддержать в нем жизнь. Он еще в восемнадцать лет говорил об этом отцу, и сейчас в сущности ничего не изменилось.
