— Мы подумали, что вы могли бы рассказать нам о Вильгельмине Вьятт, — говорю я.
Доктор Ван Риппль хмурится.
— Не думаю, чтобы я мог оказаться вам в этом полезен.
— Я уверена, можете, и даже очень, — сладко произношу я.
Я достаю кошелек, и губы доктора Ван Риппля снова складываются в улыбку.
Мы договариваемся об оплате, и хотя сумма больше, чем мне бы хотелось, это единственный способ заключить сделку. Доктор Ван Риппль прячет монеты в карман. Мне даже показалось, что ему хочется проверить их на зуб.
— У мисс Вьятт был кинжал? — выпаливает Фелисити, к немалой моей досаде.
— Нет, насколько я помню. А я уверен, что кто угодно запомнил бы подобное оружие.
Доктор Ван Риппль задумчиво поглаживает бороду.
— А фраза «Правда в ключе» говорит вам о чем-нибудь? — спрашиваю я.
Доктор Ван Риппль поджимает губы, некоторое время раздумывает.
— Боюсь, нет.
— А она когда-нибудь упоминала о ключе — вообще каком-нибудь ключе, который имел бы для нее значение? — продолжает допрос Фелисити.
— Нет-нет, — качает головой доктор.
— А после нее остались какие-то вещи? — с надеждой спрашиваю я, но эти надежды тут же гаснут.
— Было несколько платьев, но я их продал. Так что у меня осталась только одна ее вещь — грифельная доска.
— Можно на нее взглянуть? — прошу я.
Доктор Ван Риппль роется в шкафу и возвращается к нам с той самой грифельной доской, которую я видела в снах и видениях. Доска приличных размеров, около фута в высоту и фут в ширину, и она крепится на деревянной подставке. Пальцы скользят по ней, и я ощущаю царапины, оставшиеся после долгого использования.
— Можем мы купить это у вас? — набравшись храбрости, спрашиваю я.
Старый иллюзионист качает головой.
— Боже мой… В ней заключено столько сентиментальных воспоминаний, что я просто не могу…
— Сколько? — перебивает его Фелисити.
— Ну, может быть… пять фунтов? — предполагает он.
— Пять фунтов!
— Четыре? — отступает маг.
Неважно, какую сумму он называет, пять или четыре фунта; у нас нет ни того, ни другого. Или есть? Я осторожно провожу ладонью над кошельком. Я знаю, что позже возненавижу себя за это, но это будет позже.
— Вот, держите, сэр, — говорю я, открываю кошелек и к величайшему изумлению Фелисити отсчитываю четыре фунта.
Она выхватывает доску из рук мага.
— Доктор Ван Риппль, — спрашиваю я, — вы говорили, что Вильгельмина встречалась с сестрой или подругой, которой она перестала доверять. Вы уверены, что не слышали ее настоящего имени?
Он снова качает головой.
— Я уже объяснял, я не был представлен этой леди. Она никогда не появлялась поблизости и, насколько мне известно, никогда не посещала наши представления. Я лишь знаю, что Вильгельмина ее боялась, а Мину мало чем можно было испугать.
По спине проползают холодные мурашки.
— Спасибо, что уделили нам время, доктор Ван Риппль, — говорю я, и он провожает нас к выходу.
У самой двери он протягивает руку к Фелисити и достает из-за ее уха прекрасную алую розу, которую и преподносит моей подруге.
— Насколько я знаю, именно такие розы любит мистер Оскар Уайльд.
— Тогда мне она не нужна, — грубо бросает Фелисити.
— Не судите, и не судимы будете, дорогая, — с печальной улыбкой говорит доктор Ван Риппль, и щеки Фелисити вспыхивают жаром.
— Как вы это сделали? — спрашиваю я, потому что мне фокус кажется забавным, что бы ни думала Фелисити.
— По правде говоря, это самый простой трюк в мире. Он действует, потому что вам того хочется. Вы должны помнить, моя дорогая леди, самое важное правило успешной иллюзии: прежде всего люди должны захотеть в нее поверить.
— С ума сойти, он попросил вот за это пять фунтов! — сердится Фелисити, когда мы снова погружаемся в унылую полутьму лондонских улиц.
— Что ж, будем надеяться, он успеет истратить деньги до того, как они исчезнут, — говорю я.
В скудном свете уличного фонаря мы внимательно рассматриваем грифельную доску, поворачивая ее так и эдак, но в ней нет ничего необычного, насколько мы можем понять.
— Может быть, слова сами собой на ней появятся, если мы будем смотреть внимательно, — предполагает Фелисити.
Это глупо, но тем не менее мы долго смотрим на доску. И совершенно ничего не происходит.
Я вздыхаю.
— Мы купили бесполезную вещь.
— Но это чистая доска, — насмешливо замечает Фелисити, однако у меня нет настроения отвечать на шутку.
По дороге к лондонской подземке мы проходим мимо бастующих работниц фабрики Бердона. Лица у женщин вытянулись; они прислонились друг к другу, поставив картонки с лозунгами на землю у ног, а прохожие идут себе мимо, не обращая на них внимания, а то и хуже — отпуская неприятные замечания, обзывая работниц весьма грубыми словами.
— Не поделитесь с нами монеткой? — усталым голосом спрашивает девушка, держащая в руках банку.
— Я поделюсь с тобой большим, — говорю я.
Достав из кошелька настоящие монеты, я кладу их в банку, а потом дотрагиваюсь до руки девушки и шепчу:
— Не сдавайся!
В ее глазах вспыхивает искра магии.
— Трагедия на фабрике Бердона! — выкрикивает девушка, оживая. — Шесть душ погублены ради прибыли! Вы считаете, что это можно терпеть, сэр? Вы хотели бы ничего не знать, мэм?
Ее сестры по несчастью снова поднимают плакаты.
— Справедливая оплата, хорошее обращение! — выкрикивают они. — Правосудие!
Их голоса сливаются в хор, который гремит над темными лондонскими улицами, и в конце концов его становится невозможно не замечать.
Глава 42
Мы только-только вернулись в школу Спенс и едва успели отнести чемоданы в комнаты, как является миссис Найтуинг, держа в руках какое-то приглашение.
— В поместье «Весна в Шотландии» будет устроен прием по случаю дня рождения кузена мисс Брэдшоу, мистера Уортона, — сообщает она.
Название поместья она произносит так, словно ей в рот попало вино, превратившееся в уксус.
— Можно не сомневаться, они думают, мы сможем принести им какую-то пользу в обществе, — бормочет Фелисити так тихо, что слышать ее могу только я.
— Прием состоится завтра днем, хотя приглашение пришло всего два дня назад, — говорит миссис Найтуинг.
Я слышу, как она добавляет себе под нос:
— Отвратительные манеры!
И тут же продолжает:
— Я знаю, вы скучаете по мисс Брэдшоу. Хотите поехать туда?
— О, да, пожалуйста! — восклицает Фелисити.
— Очень хорошо. Вы должны быть одеты и готовы к отъезду утром, — говорит директриса, и мы обещаем, что не заставим себя ждать.
Вечером Фелисити сидит с другими девушками, наслаждаясь похвалами, которые девицы расточают ее балу.
— А вам понравились дервиши? — спрашивает она, сверкая глазами.
— О, это было чудесно! И при такой длинной программе ничуть не скучно! — говорит Сесили, умудрившись вложить в комплимент удар, в чем она большая мастерица.
— А моя матушка собирается устроить для меня простой чайный прием, — надув губы, сообщает Элизабет. — Его никто и не запомнит!
Я покидаю их и отправляюсь в свою комнату, чтобы изучить как следует грифельную доску Вильгельмины Вьятт. Я провожу по ней ладонью, ощупывая крохотные засечки, как будто могу по ним прочитать историю доски и понять слова, что были когда-то на ней написаны. Я даже прижимаюсь к ней ухом в надежде, что она может нашептать мне какие-то тайны. И вливаю в доску малую капельку магии, веля все открыть, — ну просто как доктор Ван Риппль. Но какие бы секреты ни содержала в себе грифельная доска мисс Вьятт, они остаются надежно скрытыми в ней.
— Истина в ключе, — негромко произношу я. — Ключ к чему?
Ничего, ничего. Я кладу грифельную доску рядом с кроватью и подхожу к окну; я смотрю на лес за школой, смотрю в сторону цыганского лагеря. И думаю о том, что делает сейчас Картик, терзают ли его до сих пор мысли об Амаре, вспоминает ли он обо мне…
Внизу внезапно появляется свет. Я замечаю Картика с фонарем в руке, он смотрит вверх, на мое окно. Сердце у меня слегка подпрыгивает, и я вынуждена напомнить ему, что незачем так колотиться из-за человека, которому нельзя доверять. Я задергиваю занавески, прикручиваю лампу и забираюсь в постель. А потом крепко закрываю глаза и приказываю себе не вставать и не подходить к окну, как бы ни хотелось.
Не знаю, что меня разбудило. Какой-то звук? Дурной сон? Я только знаю, что проснулась с сильным сердцебиением. Я моргаю, чтобы глаза поскорее привыкли к темноте. И слышу какой-то шум. Но он раздается не в спальне; он где-то надо мной. Крыша постанывает, как будто по ней бродит кто-то очень тяжелый. Длинная тень падает на стену комнаты, и я вскакиваю.
