они двое. Может, он остался, чтобы защитить ее? Она никогда не спрашивала, он никогда не объяснял. В жизни, думала она, может наступить момент, когда ты не в силах объяснить происходящее или свои поступки.
Звук на другой стороне прогалины нарастал, приближался, это было нечто среднее между ревом и громким рычанием. Возвещение. Присутствие.
Покрывшись потом, с сильно бьющимся сердцем, пытаясь проникнуть неподвижным взглядом сквозь колеблющуюся серую завесу тумана, Ления увидела – ей показалось, что она увидела, – как нечто огромное возникло позади оленя. После она никогда не могла точно решить, что же это было. Лесной зубр? Бык? Оно казалось более крупным, чем любой из них. Медведь?
И от него воняло. От этой вони невозможно было спастись. Ления задыхалась от нее. Ей показалось, что ее сейчас стошнит прямо в седле. Вонь была густой, как от гниющего мяса, и… такой тяжелой. Даже на другой стороне прогалины.
– Милостивый Джад, – прошептал Фолько д’Акорси, – защити своих смертных детей.
«Ления?» – позвала Леора.
Только ее имя. Шепот внутри. Мольба ребенка с женским голосом.
Другой звук, более высокий, – на этот раз его издал олень, которого она теперь почти перестала видеть. И этот звук был рожден не страхом, как стоило бы ожидать.
В нем слышалась – это слово возникло в ее мозгу внезапно, – в нем слышалась покорность. Смирение.
Олени бегут от подобной опасности, подумала Ления, сама полная ужаса. Олени убегают при малейшем намеке на нечто подобное.
Этот олень не убегал. Не двигался. Это было неестественно. Она на мгновение ясно увидела его: белое, грациозное тело, великолепные ветвистые рога. Потом потеряла из виду, потом увидела темную фигуру позади него, колоссальную, ужасающую громаду. Снова раздался этот низкий рев, почти на грани слышимого звука, будто его издавала сама земля. А потом что-то, нечто, нанесло оленю удар, и он упал, а туман сгустился настолько, что невозможно стало хоть что-нибудь разглядеть.
Звуки по другую сторону от прогалины смолкли.
Ничего не видно, ничего не слышно.
Остался только всепроникающий запах, который как будто приближался к ним в этой густой, непроницаемой для глаз белизне, и Фолько сказал:
– Ления, надо уходить! Нам не полагалось находиться здесь и видеть это!
Они бежали. Так, как не бежал олень. Они неслись сквозь туман, словно не было никакого бога за солнцем, никакого света, никакого укрытия – в лесу, в жизни, в мире. Ничего, что могли бы понять смертный мужчина или смертная женщина, заброшенные в это время на некоторое неопределенное количество дней и ночей.
Возможно, они понимали только одно: им позволили убежать.
Это был не их выбор. Это было разрешение.
Фолько хотел помолиться перед тем, как они вернутся во дворец. Ления обнаружила, что она тоже этого хочет. Леора, подумала она, это одобрила бы, но девочка не ответила, когда она мысленно окликнула ее. Она очень испугалась, когда их накрыл туман. И как можно было не испугаться, думала Ления, особенно если ты ребенок?
Ей показалось – показалось, – что она видела, пусть и всего мгновение, чудовищную голову с рогами, позади оленя, над ним. Животное, гораздо более крупное, чем взрослый олень?
– Вы… ясно его видели? – спросила она Фолько д’Акорси. Ей было необходимо задать этот вопрос.
– Нет, – слишком быстро ответил он.
Они вошли в огромное, роскошно украшенное святилище бога в центре Мачеры. Она увидела изображенного на куполе Джада, золотого и благожелательного, в колеснице, запряженной четверкой лошадей. Голубое небо, мягкие белые облака. Эта картина внушала уверенность и спокойствие.
Туман снаружи исчез. Как только они выехали из леса. Когда они возвращались в город, солнце снова сияло так, словно вовсе не исчезало. Сейчас оно лилось сквозь окна в куполе святилища и разноцветные витражи. Кругом стояли статуи. Пол был из роскошного мрамора по крайней мере трех цветов, и колонны тоже. Она увидела семейные капеллы по обеим сторонам, много золота на оградах, отделяющих их от зала. Золото повсюду. Мачера – богатый город. Необходимо демонстрировать миру свое богатство, потому что оно означает власть, а власть может тебя защитить.
Может. Но не всегда. Иногда встречаются более могущественные люди, города. Встречаются те, кто предъявляет права на то, чем ты владеешь. Они только что видели такую попытку в Фиренте.
Именно поэтому, из-за того дня, ей сейчас принадлежит палаццо в Фиренте.
Мир невозможно объяснить, опять подумала Ления. Ее мысли все время возвращались к этому. Должно быть, глупо даже пытаться понять его. Или эта мысль и есть настоящая глупость? Разве не нужно хотя бы пытаться найти смысл своей жизни?
Но что можно вынести из увиденного (почти увиденного) ими сегодня утром и как с этим поступить? Заключить, что мужчины и женщины живут в мире подобно детям, какими бы могущественными они себя ни считали? Что нужно бесконечно просить о милосердии, есть надежда на него или нет?
Сейчас в святилище не было службы. Разумеетя, огромное помещение не пустовало – оно никогда не пустовало, – но в нем было тихо. Вдалеке слышались голоса, слова молитв, шаги, но тихие, похожие на слабое эхо. Ления опустилась на колени рядом с Фолько д’Акорси и, следуя за его низким голосом, прочла одну из самых старых, самых простых молитв: именно ту, о которой она сама думала… ту, что обращают к Джаду, прося о милосердии для его детей в мире, который он сотворил. Она знала эту молитву с детства, читала ее вместе с матерью, когда ложилась вечером спать.
В ее жизни было мало милосердия. Как и в жизни ее матери и отца.
Или это слишком неблагодарная мысль? Посмотрите, где она сейчас. Посмотрите, где ее брат. Возможно, Джаду просто нужно было время или он решил не спешить?
Стоящий рядом Фолько сжимал в руках солнечный диск. Ления не носила такого диска. Она решила, что купит его сегодня, или, может быть, в Фериересе, и опять станет носить его на шее, как в детстве.
Они сегодня встретились с чем-то первобытным и непостижимым, она никогда не посмеет этого отрицать, кем бы ни было то чудовищное создание, которое убило белого оленя в тумане.
«Нам не полагалось находиться здесь и видеть это», – сказал тогда правитель Акорси.
Она не знала, прав ли он. И не надеялась когда-нибудь узнать.
Они вместе молились, а потом остались стоять на коленях, молча.
В этой тишине Лении Серрана внезапно показалось, что она слышит пение. Оно часто звучит в святилищах, неважно, идет служба или нет, но сейчас было иначе. Она не могла понять, откуда доносится голос, ей казалось, что он над ней, витает
