у нее на глазах, грудь Шона раздалась и покрылась темными жесткими волосами.
Хотя иногда она пыталась сопротивляться и бросать ему вызов, он каждый раз все легче подчинял ее, а потом заставлял выполнять то, с чем его познакомила она, но приукрашенное его собственными садистскими добавлениями.
Клер начало нравиться это унижение, и она сознательно провоцировала Шона, пока не добилась такого успеха, какого не ожидала. Это произошло в ее коттедже – они впервые встретились здесь, поскольку существовала опасность внезапного появления Тары; но к этому времени оба стали безрассудны.
Клер подождала, пока он не будет совершенно готов: глаза Шона остекленели, губы раздвинулись в гримасе экстаза, – а потом вывернулась, сбросила его с себя и насмешливо наклонилась к нему.
Он рассердился, но она его успокоила. А несколько минут спустя проделала то же самое, но вдобавок больно ущипнула его, как в первый раз у омута.
Секунду спустя она почти без сознания, ошеломленная, наполовину свесилась с постели. Оба ее глаза быстро затягивала растущая сине-черная опухоль, губы разбились о зубы, из носа капала кровь. Шон стоял над ней. Лицо его стало белым, как лед; костяшки пальцев покраснели, он дрожал от ярости. Он схватил Клер за волосы и наклонился к ней, заставляя принять его в разбитые, кровоточащие губы. После этого сомнений в том, что он ее господин, не возникало.
Клер пропустила три школьных дня, дожидаясь, пока спадет опухоль и посветлеют кровоподтеки, а потом ходила в темных очках. Проходя мимо стоящего за мольбертом Шона, она прижалась к нему, как кошка, и он снова остался в классе после уроков.
Шон очень долго сдерживался и не хвастал своей победой, но Снотти Арбатнот ему не поверил.
– Ты спятил, если думаешь, что я это скушаю, – насмехался он. – Думаешь, я совсем желторотый? Ты и мисс Зефир? Во сне, что ли?
Шон хотел двинуть Снотти, но передумал.
– Ладно, я тебе докажу.
– Парень, доказательство должно быть хорошее.
– Будет, – мрачно пообещал Шон.
В следующую субботу он посадил Снотти за кустами протеи над водопадом и дал ему бинокль, подарок бабушки на четырнадцатый день рождения.
– Давай снимем подушки с дивана, – предложил он, когда Клер пришла в летний домик. – Разложим их на лужайке на берегу. На солнце будет тепло.
Клер с готовностью согласилась.
Когда на следующий день они встретились в школе, Снотти все еще почти не мог говорить.
– Эй, парень, я и представить себе не мог, что люди такое делают. Это просто невероятно, парень! Когда она… ну, ты знаешь… когда она действительно… я подумал, что умру на месте.
– Я правду говорил? – спросил Шон. – Или врал?
– Парень, да это просто здорово! Слушай, Шон, я всю ночь рисовал на простынях карты Африки. Позволь мне посмотреть еще разок, Шон, ну, пожалуйста!
– В следующий раз это будет стоить денег, – ответил Шон.
Выступление перед зрителями потрафляло его эксгибиционистским стремлениям, но Шон собирался отказать, однако, когда Снотти без колебаний спросил:
– Сколько, Шон? Назови!
Шон взглянул на него оценивающе.
Шаса считал необходимым держать детей в смысле карманных денег на голодном пайке; он унаследовал это обыкновение от матери. «Пусть научатся ценить деньги», – гласила семейная аксиома.
Даже Снотти, чей отец был обыкновенным врачом, получал в четыре раза больше карманных денег, чем Шон. Из фильма Джорджа Рафта [265], который он посмотрел в «Одеоне», Шон заимствовал идею «крыши», рэкета, и обложил данью учеников младших классов, что почти удвоило его доход. Однако ему всегда нужны были деньги, а Снотти был в состоянии платить.
– Два фунта, – предложил Шон. Он знал, что столько карманных денег получает Снотти в неделю, но тот радостно улыбнулся:
– Договорились, парень!
Однако только когда в следующую субботу Снотти отдал ему две смятые фунтовые бумажки, Шон полностью осознал финансовый потенциал своего открытия.
Было очень маловероятно, что Клер поймет, что находится на сцене. Протея росла густо, шум водопада перекрывал любой другой шум, невольные аханья и хихиканье, и вообще, приступив к делу, Клер становилась слепа и глуха ко всему вокруг. Шон назначил Снотти организатором и продавцом билетов. В награду сам Снотти посещал субботние представления бесплатно. Они неохотно решили ограничить посещение одного сеанса десятью зрителями, но даже это означало еженедельный доход в восемнадцать фунтов. Так продолжалось почти три месяца, что само по себе было чудом, потому что после первого дневного представления вся школа ходила ходуном.
Устная реклама действовала так здорово, что Снотти мог принимать деньги авансом и без всяких ограничений, и все равно его книга записи была заполнена до самых каникул, а мальчишки экономили так старательно, что резко сократилась выручка школьной кондитерской. Снотти как раз старался уговорить Шона начать представления и среди недели или увеличить число зрителей, когда первые слухи достигли учительской.
Проходя мимо окна раздевалки, учитель истории услышал, как два довольных зрителя обсуждали подробности предыдущего субботнего представления. Директор не смог заставить себя отнестись к этому серьезно. Мысль казалась ему совершенно невозможной. Тем не менее он знал, что его долг тактично предупредить мисс Ист о гуляющих по школе отвратительных слухах.
Однажды в пятницу после уроков он отправился в класс рисования и появился там в самый неподходящий момент. Клер к этому времени совершенно отказалась от скрытности, потому что ее желания граничили с саморазрушительной яростью. Они с Шоном лежали на столе в глубине класса, и прошло несколько секунд, прежде чем они поняли, что в комнате с ними директор школы.
* * *
Для Шасы все случилось как будто сразу. Исключение Шона из Бишопа стало бомбой, разорвавшейся в Вельтевредене. Когда это произошло, Шаса был в Йоханнесбурге: его вызвали со встречи с представителями министерства горной промышленности для телефонного разговора с директором школы. Тот не стал сообщать по открытой линии никаких подробностей, и Шаса тотчас вылетел
