воду внутренней гавани. Буксиры развернули нос корабля к выходу из гавани, и гигантский винт взбил воду в пену, выводя корабль в Столовый залив.
Тара легко побежала по трапу к своей каюте. Она не сильно возражала, когда Шаса настоял на замене ее туристского класса на первый.
– Дорогая, на борту будут наши знакомые. Что они подумают, если моя жена будет плыть третьим или четвертым классом?
– Не третьим и четвертым, Шаса, – туристским.
– Все, что ниже палубы А, – четвертый класс, – заявил он, и на сей раз Тара обрадовалась его снобизму: в каюте первого класса Бен будет принадлежать только ей. Если бы она с цветным ребенком вышла на палубу, это вызвало бы всеобщее любопытство. Как заметил Шаса, за Тарой на борту будут наблюдать, и известия полетят к Шасе, как голуби домой. Однако Мириам Африка добродушно согласилась надеть платье служанки и создавать прикрытие, изображая во время плавания горничную Тары. Муж неохотно, но отпустил ее с Тарой в Англию, хотя это плачевно отразилось на его собственном домашнем хозяйстве. Тара щедро компенсировала неудобства, и Мириам явилась на борт с ребенком, зарегистрированным как ее собственный.
За время плавания Тара почти не выходила из каюты, отклонив приглашение капитана разделить с ним обед и сторонясь приемов с коктейлями и танцевальных вечеров. Ей никогда не надоедало находиться рядом с сыном Мозеса, ее любовь была ненасытна, и даже когда утомленный ее вниманием Бенджамин засыпал на диване, Тара постоянно оставалась рядом с ним. «Я люблю тебя, – шептала она ему, – люблю больше всех на свете, кроме твоего папы», и не вспоминала о других детях, даже о Майкле. Она приказала доставлять еду ей в каюту и ела с Бенджамином, почти ревниво не позволяя Мириам заботиться о нем. Только поздно вечером, с огромной неохотой, она разрешала унести спящего ребенка в каюту туристического класса на нижней палубе.
Дни летели быстро, и наконец, держа Бенджамина за руку, она села в поезд, идущий из Саутгемптонского порта в Лондон.
Опять по настоянию Шасы, она сняла в отеле «Дорчестер» номер, выходящий на парк, – этот номер всегда использовала семья Кортни, – и поместила Мириам с ребенком в задней комнате; она платила за них по отдельному счету и из своего кармана, чтобы никаких записей об этом в банке не осталось и Шаса ничего не узнал бы.
Когда она регистрировалась, у администратора отеля ее ждала записка от Мозеса. Писал он очень официально:
«Дорогая Тара,
прости, что не смог тебя встретить. Мне необходимо присутствовать в Амстердаме на переговорах с нашими друзьями. По возвращении немедленно свяжусь с тобой.
Искренне твой
Мозес Гама»
Тон письма и дерзость ее ожиданий погрузили Тару в черное отчаяние. Без Мириам и ребенка она вообще не выжила бы. Дни ожидания они проводили в парках и зоосадах, в долгих прогулках по берегам реки и по Лондону, по его запутанным улицам и переулкам. Покупки Бенджамину она делала в «Марксе и Спенсере» и «Си энд эй», а не в «Хэрродзе» или «Селфриджес», потому что то были любимые магазины Шасы [269].
Тара записалась в университете на курс африканской археологии. Она не доверяла Шасе и считала, что он это проверит. В соответствии с другими ожиданиями Шасы она надела свой самый скромный твидовый костюм и жемчуг и отправилась в такси на Трафальгарскую площадь с визитом к высокому комиссару [270]в «Дом Южной Африки» [271]. Она не могла отказаться от его приглашения на ланч и вынуждена была улыбаться на приеме, меню которого, перечень вин и список гостей вполне могли бы быть списаны с такого же приема в Вельтевредене. Она слушала сидевшего рядом с ней издателя «Дейли телеграф», но продолжала поглядывать в окно на высокую колонну Нельсона; ей хотелось быть такой же свободной, как кружащие над памятником голуби. Выполнив свой долг, она наконец сбежала, едва успев вернуться в «Дорчестер», чтобы выкупать Бена.
Она купила ему в «Хамлизе» [272]пластиковый буксир. Это имело большой успех: Бен сидел в ванне и радостно смеялся, когда буксир кружил возле него.
Тара смеялась, вытирая руки, когда из гостиной в ванную вошла Мириам.
– Там к вам кто-то пришел, Тара.
– Кто? – спросила Тара; она стояла у ванны на коленях и не собиралась вставать.
– Он не назвался, – без улыбки ответила Мириам. – Я закончу купать Бена.
Тара медлила: она не хотела терять ни минуты из тех, что могла провести с сыном.
– Ну ладно, – сказала она наконец, с полотенцем в руках пошла в гостиную и резко остановилась в дверях.
Потрясение было столь сильным, что кровь отхлынула от ее щек, она покачнулась и вынуждена была вцепиться в дверной косяк, чтобы не упасть.
– Мозес, – прошептала она, глядя на него.
На нем была длинная шинель песочного цвета, эполеты на плечах в пятнах от дождя. Шинель подчеркивала его рост и ширину плеч. Она забыла, как он великолепен. Он не улыбался, но смотрел на нее своим завораживающим взглядом.
– Мозес, – повторила Тара и неуверенно шагнула к нему. – Боже, ты никогда не узнаешь, как медленно шли годы с тех пор, как я в последний раз видела тебя!
– Тара. – От его голоса задрожали все фибры ее души. – Жена моя.
И он протянул к ней руки.
Она порхнула к нему; Мозес обнял ее и прижал к себе. Она уткнулась лицом ему в грудь и, цепляясь за него, вдыхала густой мужской запах его тела, теплый и возбуждающий, как запах травы летним африканским полднем. Много секунд они оба молчали и не шевелились, только невольная дрожь сотрясала тело Тары, и легкие стонущие звуки вырывались из ее горла.
Потом он мягко отстранил ее, взял лицо в ладони, приподнял и посмотрел ей в глаза.
– Я думал о тебе каждый день, – сказал
