– Подожди. Ты ведь в Париже.
– И Шевчук в Париже сегодня поет.
– Оригинально! Тогда запиши номер его директора.
Звоню на мобильный. Слышу голос Тимошенко, представляя симметричное лицо настоящего джентльмена. Тот сперва удивляется, затем приглашает прийти.
Вечером на пустынной рю плотная русская толпа человек в триста. На входе стоят отставные боксеры. Как-то объясняюсь и провожу знакомых. В гардеробе за раздевание содрали 2,5 евро, но зато с бесплатным «бонжур, месье».
Подхожу к Шевчуку поздороваться.
– А ты что тут делаешь?
– Роман пишу.
– Прямо-таки Марсель Пруст!
Затем толпа набилась, и народный артист Юра запел, а русские запели вместе с ним. Такой энергичной задушевностью можно аккумуляторы заряжать. Девушки в зале рослые, с хорошими телами, вывезшие красоту без таможенных пошлин, а мужчины разные, но в основном при деньгах. Когда Шевчук отыграл, началась дискотека, полилось шампанское, и забегали гарсоны с устрицами.
Кирилл и Его Девушка зазвали на Монмартр, и, поднявшись по рю Лепик, мы уселись в кафе, где к нам присоединился местный Гастон с тонким профилем одухотворенного интеллектуала. Интересующийся русской душой и тем, как произошла наша рок-революция. Гастон пришел с томиком «Бесов» Федора Достоевского, что говорило о серьезности намерений. Пришлось рассказать вкратце, что мы пели и зачем.
– Oui! Oui![3] – с некоторым сомнением кивал француз.
Тут же Кирилл объявил о необходимости записать с Алексеем Хвостенко, Хвостом, одну песню. Фонограмма уже есть, и осталось только наложить голос. Я взял кассету и отправился на улицу полковника Молля репетировать, недоумевая – зачем мне в Париже записывать чужые песни, когда я и со своими до конца не разобрался? А затем, что делать мне здесь нечего – только петь. Да и всем нашим, кому удалось зацепиться за французский социализм и получить пенсион, остается только распевать.
Шарлемань Пятый в XIV веке на восточных подступах к столице построил офигенный замок – Шато-де-Венсен. Теперь я сижу на скамейке возле оборонительного рва. Кирилл и Его Девушка опять опаздывают, затем опаздывает Хвост. Наконец приходит в ватнике, расшитом слонами, и в тибетской тюбетейке, лицом похожий на домового из ярославской глубинки, и мы долго пьем кофе на террасе напротив шато. После добираемся до студии, коллеги по пути покупают бутылочку бордо. Когда приходим в искомый дом, то выясняется, что студийное время кончилось и надо заново договариваться. Тогда мы катим на Монмартр, где Хвост достает фотоаппарат и говорит:
– С Юрой на следующий день хорошо так погуляли-побродили. Он завел в фотомагазин, купил самую дорогую камеру и подарил.
– Он такой, – соглашаюсь я. – Добрый, как Шаляпин.
Мы снимаемся возле каруселей, а чуть в сторонке потертого вида «кустурица» наяривает на гармони и мычит.
Кирилл и Его Девушка уехали в Биарриц на неделю, и я стал ездить по Парижу туда-сюда. В метро одни играют и поют по закону, имея лицензию, другие херачат на свой страх и риск. В длиннющем переходе под Шатле сидела то ли с бандурой, то ли с гуслями украинская женщина и «пиратски» пела про «дывчыну» оперным голосом, а в другом конце подземелья фальшиво наяривал на тромбоне «хава-нагилу» француз с мандатом и портил весеннее настроение случайным евреям.
На рынке, неподалеку от Гар-де-Лион, торговцы орали словно панки:
– Allons-y! Allons-у! Cadeau! Cadeau! Deux kilo! Un evro![4]
Тут же какой-то придурок с раскрашенным лицом и трубой пытался пением-игранием заработать на выпивку, и возникшая полиция стала его выпроваживать. Однако раскрашенный попер на власть, произнес речь, содержание которой было примерно следующим:
– Сатрапы! Душители свободы! Гражданин честным трудом зарабатывает на жизнь! И вы, менты поганые, не заткнете мне горло, потому что Либерте! Эгалите! Фрарните!
Рыночный люд стал окружать ментов, и те ретировались.
А на скучно-чопорной авеню Карно, в сотне метров от площади Звезды, с настойчивостью, достойной лучшего применения, работал магазин арф. Ничего, кроме арф, он клиентам не предлагал. Я проходил мимо магазина раз двести, но так ни одного арфиста-покупателя не увидел.
Но жизнь окончательно наладилась 14 марта, когда солнце ожило по-летнему. Перед поездкой в посольство на всенародное голосование я отправился болеть за наших на командный Кубок мира по фехтованию среди шпажистов, и Россия победила. Еще на пьедестале оказались сборные Эстонии и Украины, среди которых за первенство рубились тоже парни с русскими фамилиями. Когда заиграл гимн, я поднялся вместе со зрителями. Но не петь же мне было слова С. Михалкова, пролоббированные в золотоордынских верхах Н. Михалковым! И тогда я чуть слышно заимпровизировал:
Россия могуча, больша и всех круче.Ты добрая женщина – наша страна!..
Только на следующий день песня Парижа замерла на три минуты. В полдень завыла сирена в память о погибших в Мадриде. Пекло солнце, Цельсий показывал двадцать градусов, и лето продолжалось три дня.
В парижской мэрии, Отель-де-Виль, 18 марта открывалась выставка, посвященная Парижской коммуне. Как было не отметиться и не попеть «Марсельезы», вспоминая пионерское отрочество! Но я перепутал двери и сперва попал на выставку фотографий Эдит Пиаф. Разные фотографии Эдит с разными мужчинами и без мужчин. Французы ей простили даже то, что она продолжала петь во время фашистской оккупации.
Тем временем Кирилл и Его Девушка вернулись с моря, и приблизился час, когда следовало ехать к ним и петь песни в узком кругу. Прождав, по обыкновению, возле метро «Бланш» с пятнадцать минут, я не стал ждать вечно опаздывающих и поднялся на рю Абессес пить кофе на террасе. Путем перезвона по мобильной связи мы нашли друг друга, и скоро возле кафе появились Кирилл с Хвостом. Мы продолжили подъем на вершину монмартрской горы и скоро оказались в махонькой квартирке, где, кроме Девушки, нас поджидали двое грузинских художников с рок-н-ролльным уклоном, русская, торгующая свечами в православном храме, русская из Израиля, корсиканец Бернар, собравшийся писать сценарий про перестройку, «Сайгон», рок-клуб и прочее минувшее, уже известный мне Гастон, молодица из Минска… Всего человек двенадцать слушателей.
Народ попивал винцо. Все улыбались и раскланивались. Затем Кирилл зачитал стихи. А Его Девушка заиграла на синтезаторе, как группа «Дорз». Народ съел сыра и выпил вина. Хвост взял гитару и стал махать мимо аккордов. Голос его был похож на треснутое зеркало. Но шаманило будь здоров. Пифия-Хвостенко, по просьбе слушающих русских, согласился спеть свою знаменитую по репертуару «Аквариума» песню «Над небом голубым». Человек пожилой, Хвост напряг память, запел, забыв слова:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
