Я — мотылек, уткнувшийся в ночник,
Хоть за стеклом сожженных крыльев куча…
Все реже сердца стук. Бродяга-случай
Избрал мишенью грудь мою в тот миг.
— 12
Избрал мишенью грудь мою в тот миг,
Был точен в этот раз, на удивленье,
Бездельник-случай… Где же проводник
К вратам отчаянья или спасенья?
Он не спешит… Каким предстанет он
Как уголь, черным, или белоснежным?
Я жду последний сон, чудесный сон,
Пусть примет душу ласково и нежно.
Рассвет нахлынул, как кровь горла ал.
Я жду посланника, всю жизнь я ждал.
Он светлый, светлый! Нет, ты видишь блик
На мокром камне поседевших скал.
Венок тебе готов, мой идеал,
Хоть перед смертью твой увидеть лик…
— 13
Хоть перед смертью твой увидеть лик,
Услышать колыбельные напевы.
Мой долг тебе, любимая, велик
Вольготно быть в долгу у юной девы!
При жизни я не смел поднять глаза
К кумиру… смерть дала мне это право
Скользнуть ужом к червоным волосам
И улыбнуться ласково, лукаво.
Как много слов вошло на чистый лист!
Как мало дел, в которых сердцем чист
Я оказался… Солнце дарит лучик.
Пора идти — пусть горизонт мой мглист,
Пусть путь тернист — я вверх иду, не вниз…
Прими венок, он чуточку колючий.
— 14
Прими венок, он чуточку колючий,
Я не люблю срезать у роз шипы
Чужое горе мукой сердце учит,
Чужая радость — разжигает пыл.
Хоть я устал плести из слов косицы,
Прекрасней нет усталости моей.
Любимая мне грезится и снится,
Я каждый вздох свой посвящаю ей.
Ее любви бесценные уроки
Писать мне помогали эти строки.
Надеюсь, и других наступит срок.
Обет исполнен… Крепче нет обета,
Чем тот, что дан возлюбленной поэтом
Из нежных слов я сплел тебе венок. — О СОДЕРЖАНИИ -
Ах, вот что он, смутьян, осмелился
Нам в этой книге преподнесть:
Трюизмы ……………………………………………..
сны ……………………………………
все та же мельница ….
О чепухе …………………………………………….
о судьбах ……………………………
днесь ………………..
Любовь и кровь смиряя штофиком,
Он вечно слеп… и вечно пьян.
Где стиль? Где свой язык? Где строфика
И голос, "страстью обуян"?
Я поискал бы в нем изъян.
Мы льнем к мечте — он с ней стреляется,
Рыдая в клетку строк своих,
Хотя природой возбраняются
дуэль ……………….
и
слабый акростих ….
Поэта кормит вдохновение
И музы тонкий фимиам -
Раб рифм, он так далек от гения!
Ей-богу, где-то в нем изъян.
Саша Вишневская
Кончится дождь…
Эпиграф: Со мной никогда не случалось
ничего лучше тебя…
БГ
Как потопаешь
туда тебе и дорога…
В. Дмитриева
Сами понимаете: если вы нашли в каком-то из героев до боли знакомые черты, это еще ничего не значит. Огромные спасибо: Наталье Сергеевой, Алексею Плесовских, Марии Хамзиной, Александру Лазареву, Эльвире Ольман, Максу Габышеву
и вообще всем процитированным людям. * * * * *
"…пока не шагнешь с карниза", — Тин невесело усмехнулся. Сам он не считал это выходом, но ведь было же: Шаша, Ран, Клетка… Снова воспоминания затопили черной смрадной волной; Тин, как всегда, не сразу увернулся от нее. Глотнул «Балтики», чтобы разбавить сухоту в горле, поставил бутылку на прежнее место. Она, стукнув о каменные плиты постамента, довершила гармонию открывавшегося отсюда вида.
Тень от памятника Ленину, под которым сидел Тин, уходила наискось влево, и луна освещала стоящее напротив здание с колоннами — администрация области. С этими нелепыми колоннами Тину всегда хотелось сотворить то же, что сделал в свое время Самсон — толкнуть в разные стороны, чтобы все это развалилось к чертям…
— … … к чертям собачьим! — донеслось справа. Четверо крепких парней в джинсах-"трубах" и спортивных костюмах, громко и нецензурно куря, прошли мимо. Один, краем глаза заметив Тина и две пивные бутылки, определил:
— Эй, чувак, тебе же много на одного! — Делиться надо, — подтвердили «пацаны», развернувшись в обратную сторону и неторопливо приближаясь.
— Ты че один сидишь?
— Настроение такое, — нехотя ответил Тин, определяя: драться хотят или просто так. Он мог и подраться. Тряхнул головой, рассыпав по плечам длинные черные волосы, блеснув серьгой в левом ухе. Иногда в нем просыпалось это бравада не бравада — ну, подходите, братья наши меньшие по разуму, вы правы — я не такой, как все.
— Оп-па, мужики, глядите — неформал! — радостно воскликнул «пацан», по виду — самый младший. Тин отметил про себя, что остальные не очень-то воодушевились.
— Короче, чувак, ты прикидываешь: у «моей» денюха сегодня, дак я добрый, сообщил первый. — Давай чисто вместе бутылочку — за ее, как бы, здоровье там, все дела…
— Я же говорю, настроение не то.
— Ты че, лох, что ли? — снова не утерпел младшенький.
— Нет, — Тин неторопливо удовлетворил его любопытство. — И потом, — пробка с чмоком слетела с последней бутылки, — на всех уже все равно не хватит.
Он спокойно отхлебнул прохладной пенящейся жидкости и уверенно оглядел «пацанов».
— Пойдемте, короче, че мы паримся, — наконец решил «добрый».
Они ушли, оставив после себя два окурка. Тин, поежившись от вечернего сентябрьского ветерка, засунул руки в рукава своего пушистого свитера. Потом вытащил руку и поставил одному из окурков щелбан. Тот улетел, захватив по дороге товарища.
"Живут же… они, — подумал он, не решаясь все же на слово «люди». — Живут себе в свое удовольствие. Не мучаются глобальными вопросами мироздания, не читают Кастанеду, не слушают БГ и не презирают Категорический Императив. Чего ж мы-то вечно не как все? Чего-то надо нам, ищем чего-то… Да кабы нашли, а то не находим и уходим. Майк, Моррисон, Башлачев. Ран, Шаша, Клетка…". Снова прозрачный и будто виноватый Шаша; исковерканный Ран, которому тесно было в этом деревянном ящике, — изломанные пальцы его словно хотели выбраться наружу; и Клетка… Тин торопливо отправил внутрь себя еще несколько глотков, пытаясь залить эту боль, желая, чтобы она пошла паром и исчезла, как почти всегда, но было, видимо, поздно.
… Странно было видеть Клетку в платье, тем более белом. Еще более странно было ее лицо: спокойное, умиротворенное какое-то. В изголовье стояла бабка, держа в руках огромную фотографию, где Клетка ослепительно улыбалась. Фотография была сколько-то-летней давности, и Клетка там была еще не Клетка, а Орка — девочка-панк, — и ирокез с зелеными прядями, и булавка в ухе… Но все равно это больше походило на Клетку, чем то, что лежало перед толпой родственников и друзей, перед окаменевшей от горя матерью…
— Тин… Костя…
— А?.. Что?.. — он невидящими глазами скользнул по толпе. Маша Кара осторожно теребила его за рукав.
— Пойдем… Ты же не поедешь на кладбище?
Тин мотнул головой и потянул Кару в сторону реки.
Там они сидели и молчали, долго, и Тину легче делалось от того, что можно так сидеть и не говорить ненужных слов. Но чуть только вспоминалось, почему они пришли сюда, и он отворачивался от Маши и старательно разглядывал ржавую трубу, выжидая, пока высохнут глаза…
— Тин! Да елы-палы, вот это номер! — что-то знакомое, черно-джинсовое, глядело на него сверху вниз и улыбалось. Тин внимательно всмотрелся в эту улыбку, полную золотых зубов, и неуверенно произнес:
— Тигра..?
— Да елы-палы, он самый! Тормозишь, всего-то два года прошло. Дай лапу, друг!
Тин поднялся, с удовольствием тряхнул протянутую руку. Тигра уже что-то увлеченно рассказывал, одновременно развязывая рюкзак. А Тин вспоминал: два года назад к ним в город из Свердловска пришли двое: невысокая девушка с длинными черными волосами и черноглазый парень с полным ртом золотых зубов, редкими усиками и челкой, лихо спадающей на глаза. Вся тусовка им жутко обрадовалась, но выяснилось, что никто не может вписать этих людей. Тин — тогда еще молодой, «зеленый» и восторженно относящийся ко всему, что было связано с тусовкой — поселил пришельцев у себя (его родители и младшая сестра как раз уехали загорать на море, а его оставили — сдавать сессию). Жить стало лучше, жить стало веселей. Пришельцы — Лия и Тигра — травили анекдоты, между делом учили Тина играть на гитаре и пели песни, от которых все хохотали до колик, или другие — от которых сжималось горло и хотелось плакать.
…А Тигра ничуть не изменился: такой же худой, усатый и смеющийся.
— Пиво у вас тут дешевое, у нас же вообще невозможно жить!.. Слушай, я же тебе фотографии привез, — ты просил, помнишь? — вот Раст, а это мы с Лией…
— Как она-то?
