Алексей вызвался возглавить новый участок и просил временно освободить его от руководства остальной частью строительства.
В перерыве, поздравив Алешу, дядя Саша с улыбкой прислушивался к шумным разговорам. Переходя от группы к группе, он сообщал о приготовленном сюрпризе: молодежь задумала концерт.
Строители снова заполнили кают-компанию, снова осветились экраны телевизора. Телевизор, связывающий ледокол с Барханским заводом, был выдвинут вперед. Как бы через окно в нем виднелся концертный рояль.
Галя сидела между Алексеем и Федором. Она уже догадывалась, кто будет играть. Действительно, на экране появилась Женя в длинном белом платье.
– Как она хороша! – прошептала Галя.
Федор улыбался. Алексей был задумчив.
Раздались первые аккорды… Алексей вздрогнул. Он вспомнил эту музыку, вспомнил встречу с Федором во Дворце звуков. Он наклонился вперед, полузакрыв глаза.
И чем стремительнее, чем громче была музыка, тем интенсивнее работала его мысль. Не замечая того, он сжимал руку Гали. Очнулся он, неприятно пораженный шумом вокруг. Все аплодировали. Музыки больше не было.
Дядя Саша вел к телевизору Дениса. У рояля снова сидела Женя. Денис запел низким и могучим басом «Реве та стогне Днипр широкий». Женя, находившаяся за тысячи километров, аккомпанировала ему.
«Днепр! – думал Алексей. – Днепрострой – первенец социализма! Ледяной мол – великое, но рядовое сооружение новой эпохи!»
Голос Дениса, простуженный, немного хрипел, но от этого он не потерял своей красоты – просто чувствовалось, что поет не артист, а свой же товарищ, и поет чудесно.
Концерт продолжался. Алексей и Галя вышли на палубу: Галя ждала чего-то, но Алексей, озабоченный, погруженный в размышления, так ничего и не сказав, простился и ушел в свою каюту.
Галя почти с укором посмотрела ему вслед.
Глава девятая. Воздушные мушкетеры
Овесян не взял Машу с собой на Север. До вызова в Голые скалы она должна была одна продолжать исследования излучающей звездочки по намеченной программе. Какими мучительно длинными были для Маши эти месяцы!
Маша часто звонила домой к академику, говорила с его женой или дочерьми. Но он не писал ни родным, ни Маше. Такой уж это был человек. Наверное, сейчас для Овесяна не существовало ничего, кроме развернувшейся в невиданном размахе работы.
Может быть, он и вспоминает Машу… но скорее всего только как помощницу. Ведь бывало, сколько раз бывало!.. Он подзовет ее рукой, что-то скажет, а в лицо даже не взглянет.
Двойственное и ложное положение, какое создалось в лаборатории, никак не вязалось со взглядами Маши, но она ничего не могла с собой поделать. Его не было – и она не находила себе места. Она тосковала. Ей страшно было признаться в этом.
Но однажды радиограмма пришла. Овесян требовал немедленного вылета Маши в район Голых скал, потом в Проливы. Маша сделала последнюю запись в дневнике наблюдений. Выключила ток в лаборатории: «До свидания! Быть может, надолго…» Позвонила маме в школу, заказала по телефону билет на самолет до Голых скал – он вылетал ранним утром, потом вспомнила, что надо позвонить дяде Мите.
Дядя Митя, старый профессор, близкий друг их семьи, знал Машу с пеленок. Человек сварливый, неуживчивый, он перессорился со всеми своими детьми и, быть может, поэтому к Машеньке привязался особенно. Он взял с Маши слово, что непременно сам отвезет ее на аэродром в своей машине. Маша знала, что забыть об этом – глубоко обидеть старика.
– Сочту за милость, душечка, – обрадовался старый профессор. – На рассвете подам свой драндулет, уж не обессудь, голубушка. Мы с ним одного возраста: при царе Горохе по случаю купил и не меняю из бережливости. Такие уж мы скряги, – подшучивал он над собой.
Маша посмеялась с дядей Митей. Она готова была развеселиться по любому поводу. Она даже пела, бесцельно расхаживая по лаборатории.
Мамы всегда все чувствуют. Машина мама ничего не говорила, но вечером долго смотрела на дочь печальными глазами. Поскорее прогнала ее спать, чтобы Машенька выспалась.
Дядя Митя явился рано утром.
– Путь-то какой, – вздыхала Елизавета Ивановна, готовя завтрак. – И по воздуху…
Дядя Митя прихлебывал кофе из чашки, смешно оттопыривал нижнюю губу и, как заядлый автомобилист, ругал регулировщики-автоматы. Дядя Митя всегда кого-нибудь ругал.
– О ваших работах не спрашиваю, – говорил он. – Ваше дело такое, атомное… Но лучше б вам с академиком в лаборатории сидеть. А в Арктике что-то там строить не ваше дело. Пусть у всяких Ходовых да Карцевых об Арктике голова болит и у вашего покорного слуги также. У него всегда за всех голова болит… Однако пора! Посидим перед отъездом.
Елизавета Ивановна с балкона наблюдала, как дочь забралась в потрепанный «фиат» профессора Сметанкина. Машина сразу не завелась, и старик открывал капот, возился с мотором. Маша выглянула из дверцы, улыбнулась матери.
Наконец тронулись. На улицах города еще горели фонари, но дворники уже разъезжали по тротуарам на своих автотележках, счищая выпавший за ночь снег. Автопогрузчики переправляли этот снег в грузовики.
Всю дорогу, пока не выехали на шоссе, дядя Митя брюзжал, жалуясь Маше, что его не слушают, рассказывал о своих тщетных протестах против бессмысленного строительства мола в Карском море, грозя, что море теперь совсем перестанет вскрываться ото льдов. Маша участливо слушала, кивала головой, соглашалась. Дядя Митя даже рассердился:
– Что ты не возражаешь? Попробуй поспорить!
– Я плохо разбираюсь в этих делах, – оправдывалась Маша. – Знаю только, что наша лиловая «вишенка» им пригодилась.
– Вот именно, – проворчал Сметанкин. – Влипают в аварии, а потом их выручай.
Дорога на Внуковский аэродром то поднималась в гору, то спускалась. Экономя бензин, профессор Сметанкин на спусках выключал мотор. Машина с «наката» немного взбиралась на подъем, и только уже после этого бережливый водитель включал зажигание и давал газ.
И случилось так, что мотор не завелся. Маша вышла на шоссе, беспокойно взглянула на часы и огляделась. Ни одной попутной машины!
Дядя Митя ворчал, брызгал слюной, но мотор капризничал. Прошло полчаса. Старик вконец измучился и смотрел на Машу злыми глазами, словно она была во всем виновата или в чем-то упрекала его. Положение становилось угрожающим. Маша нервно ходила по шоссе, боясь подойти к разгневанному дяде Мите.
На вершине холма, с которого спускалась лента шоссе, появился автобус. Он быстро приближался. У Маши было мучительное желание поднять руку. Автобус был служебный, из аэропорта. Ее могли бы подвезти. Но обидеть дядю Митю!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
