Молчание. Мы почти у дверей.
– Еще вопрос: Вы просили аудиенцию у Государя. Будете приняты 23 апреля в 6 ч. дня, как сегодня, никого не будет. Вы согласны высказать все-все, хорошее и дурное, что знаете о Григории Ефимовиче Новых, вполне ясно и откровенно?
– Будет тяжело, но – долг исполню.
Пока кратко: Русская душа способна на высочайшие взлеты горе и на падения в бездну. Григорий Ефимович не так виновен, как его описывают. В сто крат виновнее политические партии и наша беспочвенная, так называемая интеллигенция, которая бросает его из стороны в сторону и обделывает его именем свои грязные дела.
– Спасибо Вам за прямоту, такое отношение к нему я встречаю впервые. До 6 ч. дня 23 апреля.
– Если Бог благословит сподобиться великого счастья.
– Григорий Ефимович в Тобольске на канонизации не будет, ему об этом скажут от Моего имени». (Ордовский-Танаев-ский Н.А. Воспоминания. М.-СПб., 1993. С. 393–396.)
В дневнике императора Николая II имеется запись:
«19-го апреля. Вторник
В 9 1/2 [ч.] поехал с Аликс и Алексеем в город. В Летнем саду они сели в шарабан, а я на лошадей. На Царицыном лугу был смотр всем гвардейским батальонам запасным в количестве 31 700 чел. Вид людей и прохождение были выше похвалы – душу радовало такое зрелище! Целый лишний гвард[ейский] корпус! Что за дивная сила! Утро стояло серое и ветреное; к самому концу смотра сразу сделалось холодно. К 12 час. вернулись уже в Ц[арское] Село. Завтракала Элла. В 2 1/2 [ч.] поехали на Казанское кладбище на панихиду по убиенным и погибшим на войне. Погулял с детьми и покатался на прудах. В 6 ч. принял Сазонова и ген[ерал]-ад[ъютанта] Рузского. Обедали Элла и Дмитрий [Павлович]. В 9 1/2 [ч.] она уехала в Москву. Кончил “The man who was dead”»[162].
Через несколько дней Александровский дворец посетил Григорий Распутин, о чем отражено в дневнике императора:
«23-го апреля. Суббота
Простоял чудесный день. С утра лезли люди поздравлять. Поехали вместе к обедне. Завтракало все семейство. В 2 1/2 [ч.] принял двух французских министров – Вивиани и Тома с Палеологом. Покатался с дочерьми на велосипедах, а затем в «Гатчинке». Были у всенощной. Обедали на балконе с Масловым (деж.). Видели Григория [Распутина]. Покатались в моторе. Вечером занимался; недолго посидели вдвоем»[163].
Встречу Царской семьи с Григорием Распутиным 23 апреля 1916 г. отметила в своем дневнике и великая княжна Мария Николаевна:
«Были 5 с Папой и Мамой в церкви. Завтракали всем семейством. Катались на велосипедах 4 с Папой, потом на шлюпках. Пили чай 4 с Папой и Мамой на балконе. Были 4 с Папой в церкви. Обедали те же с Масловым и Мамой на балконе. Был Григорий [Распутин]. Катались 4 с Папой и Мамой на моторе. Была Аня [Вырубова]».(ГА РФ. Ф. 685. Оп. 1. Д. 10. Л. 59 об.)
По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «23 апреля в день Ангела императрицы (так в тексте воспоминаний. – В.Х.), из Сибири вернулся Старец. За ним царица послала в Покровское двух дам, и те привезли его. Он был горд тем, что его вызвали: значит он нужен. Когда Распутину сказали об аресте Сухомлинова, он укоризненно покачал головой и промолвил: “Малесенько не ладно. Ма-ле-сень-ко”. Простым мужицким здравым умом Распутин верно понял весь абсурд и вред ареста Сухомлинова, чего не понимало правительство. Русский мужик сказал тогда то, что позже высказал один из виднейших английских политических деятелей.
Арест Сухомлинова был нужен и полезен только тем, кто готовил тогда государственный переворот». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 313.)
По воспоминаниям самого бывшего военного министра В.А. Сухомлинова: «В апреле 1916 года последовал домашний обыск и арест меня на квартире. После того мне пришлось почти два года, с небольшими перерывами, скитаться по тюрьмам…
Только теперь мне стало ясно, что 1915 год, по сравнению с 1916, был (по отношению к моей жизни) относительно мягким и спокойным…
Парламент и партийная политика овладели русской армией! <…>
Но оставшаяся тогда на свободе моя жена на другой же день моего заключения энергично принялась хлопотать о том, что можно сделать, чтобы облегчить мое положение и протестовать против небывалого произвола». (Сухомлинов В.А. Воспоминания. Минск, 2005. С. 344, 357.)
По воспоминаниям жандармского генерал-майора А.И. Спиридовича: «20 апреля производивший следствие по делу Сухомлинова сенатор Кузьмин арестовал генерала. Сплетни в Петрограде усилились: значит, все верно, что говорили об измене. ”Измена, немецкие влияния”, – передавалось по Петрограду и летело на фронт. “Все это сплетни и интриги”, – отвечали люди, знавшие хорошо Сухомлинова. Не верил в его измену и Алексеев. И опять в близких к Государю кругах с горечью говорили: “Как же мог Государь допустить во время войны арест бывшего военного министра, своего генерал-адъютанта? Ведь один факт ареста лучше всяких революционных прокламаций развращал народ и солдатскую массу”.
А политиканы из общественности во главе с Гучковым ликовали: дело Сухомлинова касалось трона». (Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. Воспоминания. Минск, 2004. С. 312–313.)
В дневнике французского посла Мориса Палеолога о визите в Царское Село была сделана 23 апреля / 6 мая 1916 г. следующая запись: «После завтрака в посольстве Вивиани, Альбер Тома и я отправился в Царское Село.
Вивиани всю дорогу задумчив и озабочен; его, видимо, тревожит мысль, как Николай II примет те заявления, которые ему поручено сделать. Альбер Тома, напротив, весел, полон оживления, в ударе; его очень забавляет перспектива предстать перед императором. Он обращается к себе самому: “Дружище Тома, ты очутишься лицом к лицу с Его Величеством, царем и самодержцем всея Руси. Когда ты будешь во дворце, свое собственное присутствие там будет для тебя всего удивительнее”.
У вокзала в Царском Селе нас ожидают два придворных экипажа. Я сажусь вместе с Альбером Тома, в другой садятся Вивиани и главный церемониймейстер Теплов.
После некоторого молчания Альбер Тома начинает:
– Мне хотелось бы кое-с-кем повидаться, пока я в Петрограде, совершенно интимно. Мне будет неловко перед своей партией, если я вернусь во Францию, не повидавшись с ними. Прежде всего с Бурцевым…
– Ого!
– Но он держал себя очень хорошо во время войны; он выступал с патриотическими речами пред французскими и русскими товарищами.
– Я это знаю. Это и было главным основанием, которое я использовал для его возвращения из Сибири, по поручению нашего правительства, поручению, между прочим, очень щекотливому. Но я тоже знаю, что у него idée fixe убить императора… Вспомните, перед кем вы сейчас предстанете. Посмотрите на эту роскошную красную ливрею на козлах. И вы поймете, что ваша мысль увидеться с Бурцевым не очень-то мне по душе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
