как раз наоборот. Не указывает ли это на то, что убийца знал, где надо искать «сокровища?» В комоде – то же самое. Средний и нижний ящики хотя и раскрыты, но в них убийца даже не потрудился рыться. Он все внимание устремил на левый верхний ящик… Иду далее. Ничего из серебра, из золота, из платья не похищено. Почему? Да только потому, что тот, кто совершил преступление, очевидно, отлично знал, что все эти ценные вещи – ничто по сравнению с находящимся в правом ящичке письменного стола и левом ящике комода. Однако и это еще не все. Моя мысль о том, что убийца знал распорядок жизни покойной Миклухо-Маклай, подтверждается еще следующим соображением: если бы убийца или убийцы были людьми совершенно не знавшими жертв, они не посылали бы прислугу за папиросами.
– Как за папиросами?! За какими папиросами?! – воскликнули все в сильнейшем недоумении. – О каких папиросах говорите вы, ваше превосходительство?
Наступила пауза.
– Вот за этими самыми, господа… – сказал я, поднимая с пола коридора коробку с папиросами. – Скажите, полковник, – продолжал я, – курила ли покойная Миклухо-Маклай или ее горничная?
– Нет, нет.
– Скажите нам также, что вы знаете о жизни покойной и, главное, о тех, кто у нее бывал и кто служил ранее.
Из его рассказа можно было установить следующее. Госпожу Миклухо-Маклай он знал давно, был старым другом ее покойного мужа. Женщина она была очень состоятельная, имела имение, наличный капитал. Жила очень замкнуто, у нее почти никто никогда не бывал.
– Не знаете ли вы, кто до убитой девушки служил у госпожи Миклухо-Маклай?
– У Александры Васильевны раньше служила кухарка Евдокия…
Мы пригласили дворников дома Яковлева. Из их допроса выяснилось, что эта бывшая кухарка Евдокия – крестьянка Тверской губернии, Новоторжского уезда, деревни Рашенской, Евдокия Михайловна Королева, имеющая мужа и сына 23 лет без определенных занятий и проживающего вместе с родителями.
– Ах да, кстати, вспомнил! – начал полковник. – Покойная Миклухо-Маклай мне рассказывала, что она дала взаймы этой самой Евдокии Королевой и ее мужу триста рублей.
– А, это очень интересно! – воскликнул я. – Скажи, – обратился я к дворнику, – как жила убитая прислуга Надежда Торопыгина? Вы ведь на этот счет все знаете, мастаки по кухарочной и горничной части… Баловалась она? Имела кого-нибудь в дружках сердца?
– Так точно… Баловалась… У ней хахалем был Влас Дмитриев, бывший приказчик мелочной лавки в этом же доме.
Первоначальный допрос был окончен. В вещах убитой Миклухо-Маклай было найдено 9 200 рублей процентными именными билетами.
– Гм… Это не взяли. Понимали, что с именными билетами попадутся…
Квартира была опечатана, трупы отправлены на судебно-медицинскую экспертизу. Теперь я должен был помочь следственной власти… в пустяках – в поимке убийцы или убийц.
Приехав в управление, я вызвал к себе чиновника Шереметьевского:
– Вы узнайте, где живет Королева с мужем и с сыном, и отправляйтесь к ним. Произведите у них самый тщательный обыск и арестуйте их даже в том случае, если у них и не окажется ничего подозрительного.
Другому агенту, Жеребцову, я приказал выследить любовника убитой Надежды Торопыгиной – Власа Дмитриева.
Шереметьевский в сопровождении помощника пристава 3-го участка Казанской части Значковского отправился к Королевым.
Жили они в доме № 87 по Екатерининскому каналу. Сын Королевых, оказалось, носил фамилию Иванов, ибо он был от первого мужа Королевой – Иванова. Узнав у дворника дома, как пройти к квартире Королевых, и предупредив его, чтобы он стоял наготове у квартиры, Шереметьевский с помощником пристава направились туда.
Это было типичное обиталище бедных, полуголодных людей. Невозможно грязный двор. Ужасная помойка заражала его своим отвратительным зловонием.
Сделав несколько шагов вниз, по ступеням, залитым помоями, они остановились у двери, обитой ветхой, истлевшей клеенкой.
– Звонить? – обратился к Шереметьевскому помощник пристава.
– Что вы! Что вы! – быстро прошептал агент. – Звонок сразу спугнет обитателей. Я уверен, что квартира не заперта. Эти люди, грабящие и убивающие, обыкновенно очень беспечны насчет своего собственного добра.
Шереметьевский смело взялся за скобку двери и потянул ее к себе. Дверь действительно отворилась, и они оба быстро вошли во внутренность логовища.
Первая конура служила, очевидно, кухней. Тут была русская печь, на полках стояли горшки, плошки и иные хозяйственные атрибуты. Не было ни души.
– Кто там? – раздался молодой мужской голос из следующей комнаты.
– Мы, голубчик, мы! – весело произнес Шереметьевский, входя со спутником во вторую комнату, убого обставленную, со спертым, удушливым воздухом.
На ларе в чистой ситцевой рубахе лежал молодой парень, судя по описанным приметам – Иванов, сын Королевой и пасынок Королева. При виде вошедших он порывисто вскочил с ларя, побледнел и с выражением недоумения и, главное, страха уставился на них.
– Здравствуй, Михаил Иванов, – начал Шереметьевский, окидывая быстрым взглядом всю его фигуру. – Ждал небось нас? А?
– Как же, почему я вас ждать мог? – робко проронил он.
– Будто и не знаешь? А что у тебя с пальчиком приключилось? – спросил его агент, заметивший перевязанный палец на правой руке парня. – Отчего он у тебя завязан? Обрезался?
– Да, так… малость порезал.
– А ну-ка покажи!
Парень нерешительно, точно стараясь оттянуть время, принялся распутывать нитку, которой была обмотана тряпка на его пальце. И, распутав ее наконец, протянул палец. На нем зиял большой и глубокий порез, чуть-чуть не доходящий до кости.
– Чем же это ты так порезал? – спросил его агент.
– Топором… – ответил Иванов.
– Ну, брат, и странный же у тебя топор! Ишь, как тонко режет… Точно острым поварским ножом.
Иванов, заметно вздрогнув, выдернул руку.
– Ну, а рубашку когда ты надел чистую?
– Утром… сегодня.
– Так… А грязная где же?
– У матери. Стирает она.
– А мать твоя где?
– В прачечной тут, во дворе, стирает.
– Побудьте с ним, Значковский, а я пройду туда, в прачечную. Эй, дворник! – крикнул Шереметьевский.
Дворник поспешно вошел в квартиру Королевых.
– Побудь здесь, около этого молодчика. Прачечная где у вас?
– Сразу за углом, направо.
Шереметьевский направился туда. Войдя в маленькую, темную конурку, изображающую из себя прачечную, он подошел к женщине, маленькой, худенькой, низко склонившейся над огромным корытом.
– Ты Королева?
– Я, ваша милость… – проговорила она, вздрогнув от неожиданности.
– Чье белье моешь?
– Свое… мужа… сына.
– Покажи рубашку сына, которую он тебе отдал.
Королева, вытащив из лоханки рубашку, протянула ее Шереметьевскому.
Она была смочена, но еще не стирана, и во многих местах на ней виднелись большие кровяные пятна.
Захватив с собою рубашку и велев Королевой следовать за ним, Шереметьевский вернулся в квартиру Королевых.
– Где твои вещи: пальто, пиджак и прочее? – спросил он Иванова.
– За дверью, на гвозде висят, – как-то покорно и апатично ответил парень.
На пальто, на
