– Я прислана человеком, который привез известие от твоего мужа. Он ждет тебя около дома. Выйди, – шепотом сказала ей женщина.
Пусть он придет сюда.
– Он не может этого сделать. Поэтому и прислал меня к тебе. Выйди… А то он уйдет. Известие важное…
Маринка набросила на плечи платок и пошла за женщиной.
Та вывела ее на темный двор.
– Он за воротами…
Маринка вышла на ночную улицу. И тотчас кто-то сзади накинул ей на голову мешок. Потом сильные руки схватили ее, связали, потащили, бросили в карету. Лошади быстро помчали ее по темным улицам городка.
Маринка кричала, вырывалась, но напрасно. Ее похитители хорошо знали свое ремесло и надежно связали ей руки и ноги. Мешок, надетый на голову, не пропускал ни звука.
Скоро карета остановилась. Ее снова схватили и понесли. Потом бросили на что-то мягкое, развязали. Сорвали с головы мешок.
Она зажмурилась от яркого света. А когда через мгновение снова открыла глаза, то увидела себя в большой пустой комнате, ярко освещенной свечами.
В углу в кресле сидел одетый в нарядный халат пан Тышевский.
Удар в сердце
Маринка вскочила и бросилась к двери. Но та оказалась запертой. Все тщетные попытки пленницы открыть дверь вызвали только смех у Тышевского. Тогда Маринка кинулась к пану.
– Отпусти меня! Зачем я тебе? Отпусти! – закричала она.
– И отпущу! – медленно процедил сквозь зубы Тышевский. – Только подожди. Сядь, успокойся. Выслушай меня.
Но видя, что Маринка стоит как окаменелая, он нахмурился и повелительно крикнул:
– Да садись же!
Маринка села в уголке. Тышевский поднялся с кресла и подошел к ней.
– Слушай меня. Слушай внимательно, – сказал он, переходя на ласковый тон. – Я не желаю делать тебе зла, хотя ты и заслуживаешь наказания. Я не мщу красивым женщинам. Ты мне полюбилась, казачка, а твой муж свел у меня лошадей. Один только английский жеребец, которого он у меня похитил с этим безбожником Чухраем, стоит целого состояния. Я прощу ему все за твою любовь. Выбирай. Или сегодня же продам тебя турецким купцам, и они увезут тебя в Стамбул, или ты сейчас же будешь моей. Будешь любить меня, ласкать… Тогда утром я отпущу тебя домой с богатой наградой. Ведь я богат. Я всемогущ… Так иди же ко мне, моя коханочка. – Он простер к ней костлявые руки.
Маринка увернулась от его объятий и, не помня себя от ярости и отвращения, ударила Тышевского по щеке. Пан охнул, схватился за щеку и побежал к выходу.
– Ты, хамово быдло, пся крев, попомнишь, как бить Тышевского! Попомнишь, – обернулся он к ней с искаженным от гнева лицом и стал неистово стучать в дверь кулаками, пока ее не отворили.
В комнату вбежали два здоровенных гайдука.
– Берите ее! – задыхаясь от злобы, неистово завопил пан. – Берите! На всю ночь отдаю вам эту девку!
Гайдуки медленно двинулись на Маринку. Она бросилась в дальний угол комнаты. Нет, она не дастся на бесчестье, на позор. Маринка выхватила спрятанный за поясом нож. Вот когда он пригодится!
Гайдуки, увидев сверкнувшее в ее руке лезвие, остановились в нерешительности. Трусы, думают, что она решила отбиваться!
Маринка с презрением посмотрела на дюжих слуг проклятого пана, а тот испуганно прятался за их спинами и все торопил:
– Чего вы остановились? Смелее! Берите ее! Смелее!
Да, ей, конечно, не вырваться от них. Не уйти. Прощай, мой сынок Иванко! Прощай, Кондратко! Больше мне никогда не увидеть вас. И Марина ударила себя ножом в сердце.
Подбежавшие гайдуки подхватили на руки ее падающее тело. Осторожно положили на пол.
– Преставилась, пан… – одновременно сказали они и сняли шапки.
Глаза Тышевского на миг угасли, но затем в них снова вспыхнул злобный блеск.
– Наложить на себя руки – великий грех. Не видать теперь ей Царства Божьего. Недостойна она и обряда христианского. Уберите сию падаль немедленно. И в море! В море! Скорее! С камнем на шее!
Гайдуки, испуганно косясь на своего пана, вынесли мертвую.
Последняя встреча
Осенним дождливым днем вернулся Хурделица с Чухраем из чумацкого похода в Одессу. Обнял соскучившегося по отцовской ласке сына, но глянул на Одаркины застланные слезами глаза и побледнел. Понял, что стряслась беда.
От плачущей старухи он узнал, что убила себя Маринка, чтоб не достаться пану и его гайдукам на поругание. А где похоронена она – никто не знает. Говорят, брошена в море. Дознался обо всем этом Никола Аспориди от гайдука, который продал ему нож и платье Маринкино, после чего, хлебнув вина, по-пьяному рассказал все хозяину кофейни. Никола обо всем этом поведал Одарке под строгим секретом, взяв клятву никому не говорить ни слова, кроме Кондрата. А какой пан виноват в Маринкиной гибели, и Аспориди неведомо…
– Будет ведомо! – крикнул Кондрат, выбежал из хаты, вскочил на коня и помчался к Николе.
Аспориди показал Кондрату нож и женское платье. На нем с левой стороны лифа был прорез с запекшейся кровью. Хурделица признал и платье, и нож. И заплакал, глядя на них.
– Кто? – коротко спросил он, вытирая слезы, текущие по лицу.
– Не сказал мне гайдук, кто хозяин его… Поэтому и неведомо мне.
– А мне ведомо! – крикнул Кондрат. – Знаю я, кто погубить ее мог. Это он! Говори мне, где живет Тышевский? Говори, где он свое гадючье гнездо свил?! Где хоромы его?
Кондрат был страшен. Никола, заикаясь от волнения, несколько раз должен был объяснить ему, где находится дом Тышевского.
Кондрат слушал его, а сам, казалось, не понимал ни слова. Не простившись с Николой, он выбежал из кофейни.
Через несколько минут он уже поднимался на крыльцо особняка Тышевского. Рослый привратник преградил Кондрату дорогу. Но Хурделица сказал ему, что он с важным известием прислан от своего господина Луки Спиридоновича. Один из торчавших в передней лакеев, услышав имя компаньона хозяина, поспешил доложить Тышевскому и через миг возвратился, попросив Кондрата следовать за ним.
Он провел Хурделицу через ряд богато обставленных комнат, пока не распахнул перед ним дверь кабинета Тышевского.
Пан сидел за столом в кресле и что-то писал. Услышав шаги, вопросительно уставился на Кондрата.
– Ну, докладывай!
– Это ты говори! – крикнул Кондрат и двинулся на пана. – Говори, как ты ее сгубил?!
– Она сама! Сама! Не я! Люди! Ко мне! На помощь! – завопил пан. Это были его последние слова.
На грохот опрокинутого стола в кабинет ворвались гайдуки. Кондрат швырнул в толпу слуг задушенного хозяина и, разбросав лакеев ударами кулаков, вышел из особняка под мелкий осенний дождь.
На рассвете
Слуги Тышевского, испытав на себе силу Кондрата, не осмелились его преследовать. Оставив свою лошадь привязанной у столба, он медленно, пошатываясь, пошел по улице в сторону моря. Встречные прохожие, принимая его за пьяного, шарахались в сторону, уступали ему дорогу. На пустынном берегу он увидел белую хатку. При вспышке молнии огляделся. По всем признакам, о которых ему неоднократно рассказывал Семен, это был куренек, где жил Селим.
