Наконец, 8 декабря настал, как говорит Эйзенхауэр, критический момент. Лодж передал ему, что он просто должен вернуться в США и сделать заявление о своем участии в выборах, иначе "все усилия напрасны". Эйзенхауэр ответил немедленно и — отрицательно. Мое включение в предсъездовскую суматоху, сказал он, "будет означать неисполнение воинского долга — чуть ли не нарушение присяги"*60. По этой причине усилия, "которые вы и ваши ближайшие политические соратники теперь предпринимаете, должны, следуя логике, быть прекращены". Он хотел, чтобы Лодж объявил: поскольку те, кто поддерживает Эйзенхауэра, пришли к заключению, что его выдвижение невозможно без его личного активного участия, а "мне невозможно в моем положении командующего участвовать" в избирательной кампании, организация "Граждане за Эйзенхауэра" должна быть распущена. В дневнике, подчеркнув эти выводы, он написал: "Ура!"*61 С политикой было покончено — или так ему казалось.
Однако выйти из игры было не так просто. Убеждать его прилетел Стассен. Клей прислал большое письмо, фактически обвиняя Эйзенхауэра в нарушении слова, которое он им дал в аэропорту Лагуардиа: "...если группа сможет доказать, что это ваш долг, вы вернетесь домой по их совету"*62.
Прилетели Клифф Робертс и Билл Робинсон. Он сказал им, что "действительно, без дураков, испытывает нечто среднее между отвращением и гадливостью", что его "больше интересует успех его (НАТО) миссии, чем идея стать президентом". Но потом он снизошел до них, дал оценку политической ситуации, как он ее видит, и свой прогноз ее развития.
Есть резон, сказал он, ему оставаться на своем посту и не выступать с политическими заявлениями. Во-первых, его успех в Европе это sine qua поп (непременное условие.— Пер.) успеха попытки стать президентом. Он не может заявить о своих притязаниях до заседания Совета НАТО в Лиссабоне в конце февраля или до своего выступления с годовым отчетом в апреле. Затем, "ищущий никогда не будет столь популярен, как нашедший. Людям нравится тот, кто умеет сделать то, что им, как они думают, не по силам". Его неучастие в предсъездовской борьбе будет гарантией, что он не замешан ни в каких сделках, не давал никаких обязательств. Вернись он в Штаты и начни кампанию, ему пришлось бы ввязаться в жаркие споры по разным острым вопросам, и он "потеряет больше сторонников, чем приобретет". Далее, его оппоненты станут нападать на него откровеннее и грубее, чем они позволяют это себе сейчас, пока он главнокомандующий НАТО. Избегая дебатов с Тафтом, он, возможно, предотвратит раскол в партии и ожесточенное личное их соперничество.
Аргументы были весомые и убедили его друзей. Робинсон пришел к заключению, что, "пожалуй, оставаясь в Европе, можно приобрести больше, чем потерять"*63.
Робинсон изложил Лоджу доводы Эйзенхауэра против возвращения домой и объявления его принадлежности к Республиканской партии. Лоджа они не убедили. Да, позиция генерала, согласился он, поможет победить на всеобщих выборах, но не на съезде партии. Заботой Лоджа было обеспечить поддержку делегатов, но он не мог склонить их на сторону человека, который даже не признается, что он республиканец. Лодж решил разрубить узел. 6 января 1952 года он объявил, что вносит Эйзенхауэра в список от республиканцев на предварительных выборах в штате Нью-Хэмпшир. На вопросы репортеров Лодж отвечал, что Эйзенхауэр конечно же республиканец, что он примет свое выдвижение, если таковое состоится, и что генерал сам подтвердит это его заявление.
Эйзенхауэр был в ярости. Выходка Лоджа, сказал он Робертсу, "неприятно поразила меня"*64. Он послал разносное письмо Клею, а затем сделал весьма сдержанное заявление. Он не подтверждал прямо слова Лоджа о том, что он республиканец, но признавал, что голосовал все же за эту партию. Он не сказал, что примет свое выдвижение съездом республиканцев, но все же признал, что Лодж со своими союзниками имели право "в будущем июле возложить на меня долг, который превзойдет обязательство, лежащее на мне сегодня". Он не одобрил деятельности "Граждан за Эйзенхауэра", хотя добавил, что все американцы свободны "объединяться в поисках общности взглядов". Он завершил обещанием: "Ни при каких обстоятельствах не попрошу я освободить меня от занимаемого ныне поста, чтобы добиваться выдвижения на политический пост, и не приму участия в... предсъездовской работе"*65.
Но события продолжали нести его в другом направлении. 21 января Трумэн представил на утверждение Конгресса проект бюджета с четырнадцатимиллиардным дефицитом, и Эйзенхауэр диктует яростный протест, занявший в его дневнике восемь страниц. 8 февраля Герберт Гувер, Тафт и шестнадцать других видных республиканцев выступили с совместным заявлением, где настаивали на том, что "американские войска нужно возвратить домой" из Европы. Эйзенхауэру трудно было решить, какое из двух зол меньше — опасность банкротства страны или ее изоляция, но он чувствовал, что обязан предотвратить и то, и другое.
Но было еще и давление со стороны тех, кто его любил и нуждался в нем. Он, безусловно, желал, чтобы на него оказывали такое давление. Друзья и политики не уставали повторять, как американский народ жаждет видеть его во главе государства, и 11 февраля он получил волнующее свидетельство того, насколько они правы. Жаклин Кокрэн, знаменитый авиатор и супруга финансиста Флойда
Одлума, прилетела в Париж, привезя с собой двухчасовой фильм о митинге в поддержку Эйзенхауэра, состоявшемся в Мэдисон-сквер-гарден в полночь, после матча по боксу. Митинг был тщательно организован друзьями Эйзенхауэра и "Гражданами...". Несмотря на то что городские власти (все, конечно, демократы) не оказали им — по словам Кокрэн — ни малейшего содействия, собралось около пятнадцати тысяч человек. Фильм запечатлел толпу, поющую в унисон: "Мы хотим Айка! Мы хотим Айка!" — размахивающую флагами и плакатами с надписями: "Я люблю Айка". Эйзенхауэр и Мейми смотрели фильм у себя в гостиной и были глубоко взволнованы.
По окончании фильма Эйзенхауэр предложил Кокрэн выпить. Когда они подняли бокалы, она выпалила: "За президента!" Позже Кокрэн вспоминала: "Я была первой, кто сказал ему такое, и у него слезы хлынули из глаз... Они просто бежали по его лицу, он был так потрясен... А потом он начал рассказывать о своей матери, об отце и всей семье, но больше о матери, и говорил целый час".
Кокрэн сказала ему: он должен заявить о своем согласии баллотироваться и непременно возвращаться в США, "я заявляю вам со всей определенностью, что, если вы не сделаете заявления, кандидатом станет Тафт". Эйзенхауэр попросил ее возвратиться в Нью-Йорк и передать Клею, что ждет его для разговора, и добавил: "Можете сказать Биллу Андерсону, что я намерен выставить свою кандидатуру"*66.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
