— Складывается такое впечатление, что вы насквозь видите и Ирвинга, и все руководство нашего управления.
— И какие у вас основания для подобного вывода?
— А вот какие: сегодня утром Ирвинг позвонил мне и потребовал ускорить написание позитивного рапорта относительно вашей персоны.
— Он так и сказал? Что ему нужен позитивный рапорт на мой счет, чтобы вернуть на прежнее место службы?
— Да, так и сказал. А вы сами-то что об этом думаете? Как по-вашему, вы к этому готовы?
Босх задумался, но ответить так и не смог.
— Он это раньше делал? Позволял себе давать вам указания о характере ваших рапортов? — спросил он.
— Нет. Он это сделал в первый раз, и меня это беспокоит, — ответила доктор Хинойос. — Если мне, начиная с этого дня, придется составлять рапорты в нужном ему ключе, то мои позиции как независимого психолога в этом учреждении будут подорваны. К тому же я не хотела бы, чтобы наши с вами сеансы были прерваны посередине.
— Ну а если бы он не дал вам указания насчет рапорта по моему поводу, каким был бы ваш ответ? Положительным или отрицательным?
Прежде чем ответить, она несколько секунд задумчиво постукивала по столу кончиком карандаша.
— Думаю, вы могли бы вернуться на прежнее место службы. Но не сегодня и не завтра. Прежде мы должны закончить программу.
— В таком случае отложите написание рапорта на некоторое время.
— Как, однако, изменились ваши взгляды! Всего неделю назад вы только и говорили что о скорейшем возвращении к работе.
— Как вы совершенно верно заметили, это было неделю назад.
Когда он говорил это, в его голосе слышалась неподдельная горечь.
— Прекратите заниматься самобичеванием, — строго сказала доктор Хинойос. — Прошлое подчас подобно дубинке, и чем чаще вы возвращаетесь к нему мыслями, укоряя себя, тем сильнее становятся травмы, которые вы себе наносите. На мой взгляд, вы явно с этим переборщили. Лично мне вы кажетесь очень хорошим и добрым человеком. Так что не позволяйте мрачным мыслям разрушать то лучшее, что в вас есть.
Босх кивнул в знак того, что понимает ее и принимает ее слова к сведению, но в следующий момент совершенно про них забыл.
— Последние два дня я много и напряженно размышлял.
— И о чем же?
— Обо всем на свете.
— Ну и как? Вы уже пришли к какому-то решению?
— Почти. Я собираюсь вытащить эту занозу. Другими словами, хочу уйти из управления.
Она сложила на столе руки и наклонилась к нему.
— О чем это вы толкуете, Гарри? Это совершенно на вас не похоже. Ваши работа и жизнь суть одно целое. Я лично считаю, что между ними должна существовать определенная дистанция, но полностью разделять их не следует. Кстати… — Она замолчала, словно ее вдруг посетила удачная мысль. — Уж не в этом ли заключается ваша идея расплаты за собственные грехи? Так, что ли, вы решили наказать себя за то, что случилось?
— Не знаю… Я думал… Короче говоря, должен же я как-то ответить за свои деяния. Ирвинг, насколько я понимаю, наказывать меня не собирается. Но я могу сделать это сам.
— Вы допускаете ошибку, Гарри. Серьезную ошибку. Вы собираетесь расплатиться за свои прегрешения, разрушив свою карьеру. То есть хотите оставить единственное дело, которое, по вашему же собственному утверждению, делаете хорошо. Вы что — и в самом деле собираетесь все бросить?
Он кивнул.
— Вы, может быть, уже и документы из управления забрали?
— Нет еще.
— В таком случае не делайте этого.
— А почему бы и нет? Я больше не могу этим заниматься. У меня такое ощущение, что я — охотник за привидениями и хожу по улице в окружении целой толпы призраков.
Он покачал головой. Они с доктором Хинойос обсуждали сейчас тот самый вопрос, который он в последние два дня, прошедшие со времени его визита в дом Мередит Роман, неоднократно задавал самому себе.
— Повремените с этим, — сказала Хинойос. — Я призываю вас лишь к тому, чтобы вы ничего не делали сгоряча. Сейчас вы находитесь в административном оплачиваемом отпуске. Воспользуйтесь этим и правильно распорядитесь тем временем, которое вам предоставлено. Я скажу Ирвингу, что с положительным рапортом относительно вашего возвращения на прежнее место работы ему придется подождать. А вы пока основательно все обдумайте. Поезжайте куда-нибудь, позагорайте на пляже. Только не вздумайте забирать документы. Это вы всегда успеете.
Босх вскинул руки в знак того, что ее аргументы его убедили и он больше не собирается с ней спорить.
— Прошу вас, Гарри, скажите мне это сами. Я желаю собственными ушами услышать о ваших намерениях.
— Хорошо. Обещаю вам снова все хорошенько обдумать.
— Благодарю за то, что вы вняли моим советам.
Она помолчала, словно подводя черту под заключенным между ними соглашением.
— Помните, что вы сказали по поводу увиденного вами на прошлой неделе койота? — тихо спросила она. — О том, что это последний койот?
— Помню.
— Мне кажется, я понимаю, что вы тогда чувствовали. Мне тоже ненавистна мысль о том, что это, возможно, последний койот в Лос-Анджелесе.
47
Босх выехал из международного аэропорта Тампы и покатил по направлению к Свану. Довольно скоро он обнаружил, что карта автомобильных дорог штата Флорида, лежавшая в «бардачке» арендованной им машины, ему не требуется. Он проследовал на восток от Свана в сторону Гайд-парка, а потом поехал вниз по Саут-бульвар к дому Джасмин. Добравшись до места, он увидел, как искрится в лучах солнца залив, вид на который открывался в конце улицы. Дверь на лестничной площадке была распахнута, но вторая дверь — из матового стекла — казалась запертой, и он решил постучать.
— Входите. Открыто.
Это был ее голос. Босх повернул ручку и вошел в гостиную. Джаз там не оказалось, но первое, что бросилось ему в глаза, была картина, висевшая на том самом месте, где раньше он видел только торчавший из стены гвоздь. Это был портрет мужчины, чей силуэт скрывался в тени. Он сидел за столиком в полутемном кафе, подпирая щеку рукой, отчасти закрывавшей и деформировавшей его черты, что заставляло зрителя сосредоточить внимание на пронзительных, глубоко посаженных глазах. Босх как раз рассматривал их, когда во второй раз услышал голос:
— Привет! Я здесь…
Он заметил, что дверь в студию приоткрыта, подошел и распахнул ее. Джасмин стояла в центре мастерской у мольберта. В руке у нее была палитра с выдавленными из тюбиков колбасками масляных красок темных земляных тонов. На щеке красовалось пятнышко охры. Увидев Босха, она сразу же расцвела в улыбке:
— Гарри…
— Здравствуй, Джасмин.
Он подошел поближе и взглянул на стоявший перед ней на мольберте холст. Это был очередной портрет, который она едва успела начать. Она начала его писать сразу с глаз. Это были те самые глаза, которые смотрели на зрителя с портрета, висевшего в гостиной. Те же самые глаза, которые Босх видел в зеркале.
После секундной заминки она приблизилась к нему. На лице у нее не было ни тени смущения или нервозности.
— Я подумала, что, если напишу твой портрет, ты обязательно вернешься.
Она сунула кисть в жестяную банку из-под кофе, прибитую гвоздем к деревянному мольберту, и подошла к Босху еще ближе. Потом обняла его, и они поцеловались. Поначалу их воссоединение было мягким и нежным, но потом он обхватил ее за спину и прижал к себе с такой силой, словно ее тело было неким стерильным пакетом из бинтов и марли, с помощью которого он надеялся остановить струившуюся у него из груди кровь. Потом она отстранилась от него, подняла руки к его лицу и сжала его в своих ладонях.
— Позволь узнать, правильно ли я написала твои глаза.
Она сняла с него солнечные очки. Босх ухмыльнулся. Он знал, что, хотя багровые кровоподтеки уже почти сошли, глаза у него по-прежнему красные, а веки припухшие.
— Бог мой! Ты что, вставил себе красные линзы?
— Это длинная история. Я потом тебе ее расскажу.
— Очень хорошо. А пока давай поскорее наденем на тебя очки.
Она нацепила ему на нос черные очки и рассмеялась.
— Ничего смешного. Если бы ты только знала, как у меня режет глаза…
— Я смеюсь по другой причине. Я измазала тебе лицо краской.
— Что ж, в этом по крайней мере я не одинок.
Он коснулся пальцем пятнышка охры у нее на щеке. Потом они снова обнялись. Босх знал, что поговорить можно и позже. Пока что ему хотелось одного — держать ее в своих объятиях, чувствовать ее запах и смотреть через ее плечо в окно на бирюзовую поверхность залива. Он вспомнил, что сказал ему лежавший в постели старик. «Если встретишь человека, который тебе подходит, то держись за него обеими руками всю свою жизнь». Босх не знал, подходит ли ему Джасмин, но в этот момент он и вправду держался за нее изо всех сил — и руками, и всей своей истерзанной, изболевшейся душой.
Примечания
1
Ироническое название Голливуда: от англ. «tinsel» — мишура, показной блеск.
