Всей программы дегустации мы не выполнили, хотя давали нам неполные бокалы вина. Но сортов вин было много, так что ударило нам в голову. Поблагодарив хозяев, мы уехали. Наше настроение было настолько веселым, что Дзержинский даже запел. До этого я не знал, что Дзержинский так хорошо поет. Товарищи его поддержали.
По вечерам в доме отдыха мы иногда играли в «дурачка». Оказывается, Дзержинский этой игре еще в тюрьме научился. Она отвлекала от всяких мыслей, и Дзержинский очень увлекался ее смешной стороной. Мы играли с ним в одной паре. Он из цветной бумаги сделал корону для «дурачка» и с большим удовольствием надевал ее на голову проигравшего. Когда же оставались в «дурачках» мы, а это случалось не раз, он также с хохотом, но уже с меньшим удовольствием надевал этот колпак на себя или на меня. В этой непринужденной обстановке мы забывались, вели себя как дети.
Зная крайнее переутомление друг друга, избегали разговоров, касающихся политики и работы, чтобы дать отдых голове и нервной системе.
Но как-то, гуляя по аллеям парка, чувствуя хорошее настроение Дзержинского и пользуясь доверительными отношениями, которые сложились между нами во время этого отпуска, я спросил его: как это могло случиться, что он в декабре 1920 г. подписал среди прочих членов ЦК платформу Троцкого о профсоюзах? Этот вопрос давно был у меня в голове, но я стеснялся спросить. В свое время он попросил меня выступить с докладом об этой платформе перед сотрудниками ВЧК, считая неудобным выступать самому, ибо ВЧК должна была быть информирована с позиций большинства ЦК, а с его стороны это было бы беспринципно. На этот раз я рискнул задать ему этот вопрос.
Он добродушно ответил: «Сам не могу объяснить и простить себе этого шага. Вы, наверное, обратили внимание, что я ни разу нигде не выступал в поддержку этой платформы и не выступал против платформы Ленина. Я даже уговорил своих товарищей-коммунистов ВЧК не допустить дискуссии, чтобы не расколоть организацию этого тонкого органа государства по линии фракционных платформ. Это вам хорошо известно».
Из его дальнейшего рассказа я понял, что психологически это случилось так: он видел развал на транспорте, расхлябанность, отсутствие дисциплины, воровство, смычку со спекулянтами и мешочниками и считал, что нужна твердая рука и жесткие меры, иначе не наладится дело, без которого мы не можем выйти из трудностей. Его также оттолкнул лозунг «рабочей оппозиции» об анархической демократии, ведь это, по существу, вело к еще большему беспорядку. К тому же в тот момент, когда он подписал платформу Троцкого, еще не было выступления самого Ленина в конце декабря во фракции коммунистов на заседании Совета, не было еще «платформы десяти», которую подписал Ленин и другие члены ЦК. Только после выступления Ленина он почувствовал свою ошибку, непонимание момента.
«Надо отдать должное Ленину, – сказал Дзержинский. – Он ничего мне не говорил, видимо понимая, что это случайность с моей стороны. И, несмотря на отсутствие моего официального выступления с отказом от этой платформы, Ленин мне полностью доверял, и я не чувствовал никаких признаков недовольства с его стороны к ВЧК».
Так Ленин вел себя и до съезда, и после съезда. «Больше того, – говорил Дзержинский, – Ленин предпринял шаг, для него совершенно неожиданный и даже, казалось бы, невероятный: он добился снятия Троцкого с поста народного комиссара путей сообщения из-за его неправильных методов руководства, неправильного отношения к массам и на этот пост назначил меня, оставив за мной и ВЧК». Видимо, Ленин нутром чувствовал случайность подписи Дзержинского под платформой.
Дзержинский уезжал с отдыха окрепшим, успокоенным.
Мы действительно хорошо отдыхали. Тогда еще не было таких острых политических проблем в партии, которые волновали позже. И хотя в нашей памяти свежи были впечатления от потрясшего нас горя, когда мы потеряли Ленина, мы были удовлетворены тем, что ленинские идеи все глубже проникали в народные массы, что ленинская линия одержала победу над троцкистской линией, что партия объединилась и все руководящие деятели партии (кроме Троцкого и его сторонников) сплоченно проводили ленинскую линию построения социализма в стране.
Дзержинский очень высоко ставил вопрос единства партии на ленинской основе. На уроках оппозиции Троцкого он еще глубже убедился в значении этого единства.
Осенью 1925 г. в Москве сначала в узком кругу Зиновьев и Каменев подняли знамя левой оппозиции. Разногласия в руководстве партии между Зиновьевым и Каменевым, с одной стороны, и Сталиным, Рыковым, Бухариным – с другой расширялись, но не выходили наружу. Это дело подогревалось больше Зиновьевым, который чувствовал, что почва все больше уходит из-под его ног. Он старался закрепить свое положение в руководстве. Его целиком поддерживала Ленинградская партийная организация, которой он руководил. Москва шла за Каменевым, поскольку Каменев руководил Московской партийной организацией. В то время Зиновьев выпустил книгу-брошюру, где он писал, что «приложил ухо к земле и услышал голос истории». Это было началом полемики с ЦК в завуалированном виде. Одно из заседаний ЦК было посвящено обсуждению этого вопроса.
Тогда собрались члены ЦК, около 50 человек, кроме троцкистов, в зале оргбюро ЦК. Там был маленький стол для президиума. Председательствовал Рыков, Сталин сидел рядом.
Началась дискуссия вокруг этой книги Зиновьева. В ходе дискуссии Рыков выступил неожиданно очень резко и грубо против Зиновьева и его группы, заявив, что они раскольники, подрывают единство партии и ее руководства. В этом случае, говорил он, чем раньше они уйдут из руководства партии, тем лучше.
Для того времени были еще характерны товарищеские отношения между оппозиционной группой и членами ЦК. Выступление Рыкова прозвучало настолько резко, обидно и вызывающе, что Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Харитонов, Лашевич и некоторые другие – к ним присоединилась и Надежда Константиновна Крупская, которая стала вдруг поддерживать Зиновьева и Каменева, – заявили: «…Если нас так игнорируют, то мы уходим». И демонстративно ушли с этого заседания.
На всех тех членов ЦК, которые хотели сохранить единство, их уход произвел действие шока. Наиболее чувствительный и эмоциональный Орджоникидзе даже разрыдался. Он выступил против Рыкова и со словами «Что ты делаешь?» бросился из зала в другую комнату. Я вышел за ним, чтобы его успокоить. Через несколько минут мне удалось это сделать, и мы вернулись на заседание.
Рыков и Сталин не ожидали такой реакции Серго и других членов ЦК. Серго, конечно, понимал, что Рыков это сделал не без ведома Сталина. Видимо, они заранее сговорились.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
