Накануне похорон, 26 января, состоялось внеочередное траурное заседание II Всесоюзного съезда Советов, посвященное памяти Ленина. Съезд решил сохранить гроб с телом Ленина в Мавзолее, доступном для самого широкого посещения.
27 января, в 9 часов 20 минут, гроб с телом Ленина был перенесен из Дома Союзов на Красную площадь и, покрытый красными знаменами, установлен на специальном возвышении.
И вновь шли сотни тысяч людей в торжественном молчании, колонна за колонной, прощаясь с великим Лениным.
В четыре часа под звуки траурной музыки и тысяч гудков фабрик и заводов, под залп прощального орудийного салюта гроб был внесен в Мавзолей, тогда еще временный, деревянный, построенный героическими усилиями рабочих и архитекторов под руководством академика Щусева всего за три дня и три ночи в лютую стужу.
Через день после похорон Владимира Ильича XI Всероссийский съезд Советов продолжал свою работу и обсудил доклад наркома юстиции РСФСР Д.И. Курского о проекте Конституции СССР, вносимом через несколько дней на утверждение II Всесоюзного съезда Советов.
В тот же день мы единогласно приняли первую Конституцию Советского Союза. В ее основу были положены ленинские принципы добровольного государственного союза равноправных народов.
Сразу же после съезда Советов состоялась первая сессия ЦИК СССР, на которой был избран Президиум ЦИК Союза, а также четыре его председателя (от РСФСР – Калинин, от УССР – Петровский, от ЗСФСР – Нариманов и от БССР Червяков), как и было до этого решено по предложению Ленина.
Сессия избрала также состав Совета народных комиссаров СССР во главе с А.И. Рыковым.
Смерть Ленина привела к небывалому единению всех трудящихся страны с нашей партией в их стремлении достойно продолжить дело Ильича. Повсеместно от рабочих стали поступать десятки тысяч заявлений с просьбой принять их в ленинскую партию.
Глава 18
Борьба с засухой в крае
Состояние моего здоровья было плохое, даже несколько хуже, чем в предыдущую весну. Туберкулезный процесс в легких продолжался. Врачебная комиссия в Москве потребовала длительного лечения.
Но я не мог выполнить предписание врачей: в конце июня обозначились трудности в нескольких районах края. Долго не было дождей, и хлеба выгорали от засухи. Не хватало пресной воды и для скота.
Крестьянство, спасая скот от бескормицы и безводья, массами стало гнать его на Кубань, где положение было благополучным.
Это нас в крайкоме очень волновало, но мы не имели возможности оказать помощь своими силами – не было краевых средств, не имели мы и права распоряжаться краевыми ресурсами. В крае хлеб был, но он находился в распоряжении Центра.
Я связался с Москвой, доложил о тяжелом положении и попросил помощи. Такие же просьбы поступали из Поволжья, хотя засуха была, конечно, не такая жестокая, как в 1921 г. Я безотлагательно выехал в Москву для доклада о реальном положении дел и выяснения, чем и когда может нам помочь Центр.
Надо было в первую очередь восстановить полностью семенной запас, чтобы не сокращать посевных площадей, то есть обеспечить урожай будущего года, а затем уже некоторое количество направить для продовольственной помощи наиболее нуждающимся крестьянам. Правительство помогло нам, выделив семенную ссуду для озимого сева.
Мы обсудили и утвердили план распределения помощи. Товарищам на местах дали конкретные задания – обеспечить реализацию выделенной помощи, контролировать ее распределение строго в соответствии с планом. Несмотря на это, паника в Ставрополье продолжалась. Надо было быстро реагировать.
Я знал, что у нас есть один гражданский самолет на дватри места немецкой фирмы «Люфтганза», имевшей концессию на воздушное сообщение. Я связался с летчиком-немцем (правда, я не так уж свободно говорил по-немецки, как в школе, но понять меня было можно). На мой вопрос, может ли он садиться без аэродромов, в селах, он ответил, что может, если за селом, на полях, выбрать подходящее место и разжечь костер, чтобы он мог сориентироваться по дыму костра, в какую сторону дует ветер, и совершить правильную посадку. Я, конечно, это ему обещал.
Решено было облететь районы Ставрополья, крупные села и устроить там собрания, разъяснить положение, успокоить крестьян и сообщить о помощи. Я думал так: прилетим, в селе на площади устроим митинг. Но неожиданность подстерегла нас в первом же селе. Жители села, когда узнали, что прилетает самолет, а летчик дважды сделал облет села перед посадкой, собрались к месту посадки. Когда я вышел из самолета, можно было сразу начинать митинг, потому что все село бежало сюда. Пришли и местные работники.
Я минут пятнадцать говорил прямо с самолета, который стал импровизированной трибуной. Говорил о том, чтобы они верили, что правительство окажет помощь, что это не царская, а рабоче-крестьянская власть, которая заботится о них и делает все возможное, чтобы помочь.
Село Курсавка с населением более чем 10 тыс. человек пользовалось пресной водой, собранной от дождей. В бассейнах питьевой воды было недостаточно. Я узнал, что в 20–30 км от села была вода. Вместе с местными работниками решили действовать более решительно – предложить на митинге провести водопровод.
Помню, один крестьянин средних лет, высокого роста, стройный, с короткой бородой, поднялся на трибуну и стал говорить, что не верит в это, что у них никогда не было водопровода и вода к ним никогда не придет: «Как на моей ладони не вырастет ни один волос, так никакой воды у нас не будет». Я тогда ему сказал: «Гражданин, я прошу запомнить, что вы сказали. Через год соберемся и посмотрим, кто будет прав, будет ли вода и водопровод». Говоря это, я не сомневался в реальности плана.
Водопровод построили раньше чем через год. Я решил поехать в это село на открытие водопровода, имея в виду встретиться с этим крестьянином.
Я попросил его подняться на трибуну, потом подойти к водопроводу, где я открыл кран. Вода пошла! Трудно описать смущение этого крестьянина. Он молчал, пораженный. Я ему сказал: «Вот вы человек честный, правдивый, но только знайте, какая разница между властью помещиков, которые не заботились о деревне и крестьянах, и новой рабоче-крестьянской властью, которая только и живет и работает ради защиты интересов рабочих и крестьян, улучшения их жизни». Это было хорошим агитационным делом для привлечения на сторону советской власти тех крестьян, которые еще колебались.
Пользуясь пребыванием в Пятигорске, я заехал на несколько часов в Кисловодск, где отдыхал Бухарин. Он был очень доволен, стал расспрашивать меня о крае. Я рассказал о положении дел и о своих полетах в села, пораженные засухой. Этот факт произвел на Бухарина возбуждающее впечатление. Как ребенок, он спрашивал, верно ли это и хорошо ли летать на самолете, восхищался, ходил с возбужденным видом взад и вперед. Я был удивлен его реакцией. Вдруг он говорит: «А знаешь, хорошо бы облететь вокруг Эльбруса. Можно ли это?» Я ответил, что, наверное, можно, только нужно спросить летчика-немца. Когда я передал его согласие Бухарину, тот обрадовался, но сказал озабоченно: «Хорошо-то хорошо, но, знаешь, прежде чем полететь, я должен запросить согласие ЦК». – «При чем здесь ЦК? – удивился я. – Это не политический вопрос, чтобы его решать в ЦК. Полететь вокруг Эльбруса можно, летчик согласен, что еще тебе нужно?» – «Нет, – ответил Бухарин, – могут сделать замечание. Скоро поеду на пленум, там посоветуюсь. Вернусь снова сюда, и обязательно полетим вокруг Эльбруса».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
