Принимая этого мускулистого юношу, настолько светлокожего, что он казался испанцем или итальянцем, Ральф Лейн медленно поглаживал свою косматую седую бороду и надеялся, что состояние его одежды, сильно порванной, с пятнами соли, останется незамеченным под великолепным серебристо-алым плащом.
— Дяде твоему, великому веровану Чапунке, я шлю приветствия, — любезно сказал он. — Передай ему, что за возвращение его жен и детей я не приму никакого вознаграждения.
— Дьявол вас побери, Ральф Лейн! — свирепо проревел капитан О'Даунс. — Вы не вернете этих дикарей без выкупа: старый дикарь сочтет вас еще более безмозглым, чем вы есть на самом деле…
Губернатор Лейн продолжал говорить через переводчика, словно никто его и не прерывал.
— Передайте своему дяде, великому и знаменитому воину Чапунке, что за идола его я не приму ни жемчуга, ни украшений, вместо этого, — он помедлил, словно делал мысленный подсчет, — пусть шлет двенадцать больших байдарок, по планширы нагруженных кукурузной мукой, орехами, водяными черепахами и прочей доброй едой.
На этот раз вмешался Кавендиш:
— Теперь, клянусь Господней глоткой, Лейн, вы заходите слишком далеко! Нам нужны сокровища. Еду мы отобьем у них силой. Я знаю три деревни, такие же, как Намонтак, или даже больше — до них меньше дня пути.
Тут уж королевский губернатор не выдержал и вскочил на ноги, бледный от гнева.
— Молчите, вы, несдержанный грубиян! — крикнул он срывающимся голосом. — Я выполняю поручение королевы и головой отвечаю за удачу или неудачу, которая постигнет эту колонию. Я отвечаю, а не вы. Поэтому я говорю: нам прежде всего нужна еда. Еда — а не жемчуг и украшения.
Питер был поражен, когда этот обычно сдержанный и уравновешенный человек разразился такой тирадой:
— Неужели у вас до такой степени затуманены глаза? Неужели вы не видите, что впредь никто из нас не осмелится ступить ногой на материк, пока светло, или выйти за пределы этого частокола, пока стоит ночная темнота? — Он указал дрожащим пальцем на загородку Роанока с грубо затесанными сверху кольями. — Мы должны достать — прямо здесь и прямо сейчас — достаточно провианта, чтобы дотянуть до прибытия судна из Англии. Без той пищи, что я у них требую, мы подохнем — все до последнего человека. Так что не распускайте язык, сэр Томас Кавендиш, а иначе я заточу вас в железо. Дрейк знал, как обращаться с Доути и людьми вашего сорта, знаю это и я!
Видимо, сильно пораженные этой тирадой, Кавендиш и О'Даунс молчали, когда индейский посланец склонил голову в сторону Лейна и с полной серьезностью заявил:
— Верь мне, мой Отец, у монокан и секотов в этом сезоне осталось не так уж много пищи: всего лишь на три пироги той самой еды, о которой ты говоришь. Но жемчуга, украшений и шкур ты будешь иметь в изобилии.
Итак, дня через два гарнизон, подняв самых крепких из хворых, вооружился, чтобы принять впечатляющую флотилию с материка. В некоторых пирогах сидело по пятнадцать ужасно разрисованных и утыканных перьями воинов. Верован, должно быть, знал, что на него, когда он ступит на берег, будут направлены две полукулеврины и четыре фальконета — вся артиллерия, которой располагала колония, — и три дюжины аркебуз.
Непроизвольно разведывательный отряд, уже высадившийся на побережье узкого пролива, взял на караул свои пики — таков был сан этого высокопоставленного дикаря, который, с одним пером цапли, уходящим со лба назад, и двумя другими, торчащими прямо вверх из-за ушей, ступил на берег, высоко держа ветку с подрагивающими на ней розовыми и белыми цветами.
Поскольку у старого вождя левого глаза больше не существовало, веки его собрались на нем морщинами, словно губы вокруг беззубого рта. Десятки шрамов на животе и груди свидетельствовали о том, что ему во время болезни делались кровопускания. Плечи верована окутывала мантия из шкуры какого-то редкого серебристого зверя, Питеру Хоптону незнакомого. В проколотую мочку левого уха Чапунки было просунуто яркое ожерелье из овсянок цвета индиго, а к верхнему предплечью правой руки прикреплялась шкурка щегленка.
Вблизи от берега в ожидании сигнала застыли десять-двенадцать байдарок, глубоко осевших в воду от груза переполнявшего их выкупа. Облизывая сухие потрескавшиеся от солнца губы, подталкивая друг друга локтями, солдаты гарнизона разглядывали четыре передовые пироги, груженные сияющими медными украшениями, и лодки за ними, заваленные высокими грудами золотистой муки, лоснящимися мехами выдры, бобра, дикой кошки и пумы.
Губернатор Лейн выступил вперед, подняв в знак приветствия жезл из эбонитового дерева, увенчанный набалдашником из золота и слоновой кости. Он попытался, насколько возможно, привнести в свое приветствие дух дружелюбия, когда заявил через переводчика, что своим визитом Чапунка, величайший из всех индейских вождей в Виргинии, оказывает ему большую честь. Он сожалеет, заявлялось им далее, о необходимости перебить такое большое количество его подданных, но ведь моноканы отказались выполнять свои договорные обязательства по снабжению колонии кукурузой и олениной.
Дважды лицо вождя, раскрашенное желтыми и красными вертикальными полосами, сжималось, будто он собирался заговорить, но вода все еще омывала его лодыжки, сложенные руки лежали на покрытой шрамами груди, и он продолжал хранить молчание.
— Я пришел сюда как побежденный воин с выкупом за моего бога, моих жен и детей, — наконец заявил Чапунка. Солнце подчеркивало линию высоких скул и полосы краски на них; единственный его глаз ярко поблескивал, как у здорового бойцового петуха. — Где Оук? — нетерпеливо вопрошал он.
— Он будет тебе возвращен, — выкатив грудь вперед, в торжественной позе объявил Лейн, — когда ты дашь великую клятву в том, что между нами и твоим народом будет царить мир до тех пор, пока будущей осенью не закружится первый снег.
Верован помедлил в нерешительности, глянул на темную толпу воинов, манипулирующих лодками невдалеке от берега, но в конце концов склонил свою голову, и перо цапли при этом затрепетало.
— Будет мир между нами, о принц среди Белых людей
— Скажите старому пройдохе, чтобы подгонял свой выкуп к берегу, — проворчал О'Даунс. — Я этим шельмам не верю ни на грош.
Когда, сделанный из оленьей кожи, последний мешок кукурузы (их было всего только шесть), последний мех и последнее украшение были свалены в кучу на берегу, парни Питера Хоптона препроводили жен верована с их отпрысками на холодный плотный песок. Пока они садились в лодки, воины-индейцы, соблюдая полную тишину, оставались ярдах в пятидесяти от берега, явно сознавая, что те аркебузы находятся в боевой готовности.
