Когда на импровизированных носилках индейцам вынесли их дорогого Оуна, над серебристо-серыми водами пролива прозвенел мощный клич, и пара колдунов, соскочив с лодки, пошли к берегу вброд, чтобы принять в свои руки этот священный предмет. А тем временем сам верован, его жена и дети молитвенно простерлись на влажном песке.
Как только идола, моментально украшенного венками из свежих цветов, поместили на самую большую пирогу, верован Чапунка повернулся лицом к своим врагам. Он не спеша бросил в воду цветущую ветку и молча зашлепал по воде к своему каноэ, куда поднялся с помощью слуг. Тут же весла опустились на воду, и, развернув свои лодки носом к материку, индейцы быстро погребли прочь от проклятого острова.
Глава 7
НА ОСАДНОМ ПОЛОЖЕНИИ
Никто из колонистов, даже губернатор Лейн, не был настолько глуп, чтобы вообразить себе, будто Чапунка собирается соблюдать свое обещание не вести войну до выпадения первого снега. Да, первые две недели над маленькой бухтой Роанок господствовал мир, и этого было достаточно, чтобы усыпить бдительность колонистов. Но затем паспеги, секоты и моноканы напали на них с безжалостной яростью. Сначала их нападению подверглась партия из семи человек, разыскивающая черепашьи яйца на берегу: кого-то убили, других захватили в плен. В числе последних был капитан О'Даунс, хотя защищался он с отчаянной доблестью.
Орды воинственно раскрашенных дикарей с воем преодолели дюны, но не стали забегать в простреливаемое пушками пространство, а остановились и наблюдали, как их товарищи сбежали вниз и захватили большую пинассу. Пронзительно жутко звучали предсмертные крики ее экипажа. К счастью, порывом ветра наполнился парус другой пинассы, и она понеслась по ветру быстрее, чем гребли разъяренные дикари.
С того самого часа ни один англичанин не отваживался выйти за частокол без полного вооружения и сильной охраны. Ночь за ночью моноканы и их союзники привозили с собой пленников, чтобы мучить их в пределах досягаемости глаз и ушей осажденного и серьезно истощенного гарнизона.
Они оставили О'Даунса напоследок, вероятно, из-за его могучей силы и несгибаемости. Жутки были вопли и крики ирландца, когда с помощью раковин туземные женщины Чапунки сустав за суставом отрубали ему пальцы на руках и ногах, затем рассекали ему ноздри и перед тем, как отрезать ему глазные веки, подносили горящие головешки к его половым органам. По меньшей мере полторы тысячи дикарей плясали, завывая и подбрасывая вверх оружие, когда в конце концов черноволосый ирландец безжизненно рухнул в своих оковах. Тогда они буквально разрезали его на мелкие кусочки.
Секоты, моноканы и паспеги появлялись на острове в таком подавляющем большинстве, что гарнизон не мог ничего поделать, и никто не слушал сэра Томаса Кавендиша, когда он призывал добровольцев совершить вылазку.
— Это чистое самоубийство, — заявил капитан Амадас, разбирая оружие с группой боеспособных солдат, которых осталось теперь слишком уж мало.
Горькими были упреки, посыпавшиеся на партию Кавендиша, когда враг посменно продолжил осаду, постоянно подвозя новые силы с материка. Стало совершенно ясно, что число туземцев в дюнах приумножалось ежедневно. Часовые на частоколе видели, как с южной оконечности пролива прибывали пирога за пирогой; никто не сомневался, что вскоре последует нападение на гарнизон значительными силами.
Гарнизон укрепил бы свой частокол, но совсем не осталось древесины, если не считать той, что давало снесение хижин и бараков. В тесноте своего огороженного лагеря колонисты не имели возможности уединяться для личных нужд, и от загаженной земли с каждым днем воняло все сильнее.
Питер Хоптон уже совсем души не чаял в своих светло-коричневых служанках, Джилл и Джейн. Они оказались веселыми маленькими созданиями, всегда готовыми улыбаться и предупреждать малейшие его желания. С обожанием следили они за ним своими черными большими глазами, когда он занимался своими обязанностями, не отнимавшими теперь много времени, поскольку с рыбалкой и охотой было уже покончено.
Спустя месяц с того дня, когда сэр Томас Кавендиш напал на селение Намонтак, продовольственный склад оказался таким же пустым, как и прежде. Колонисты, забыв о дисциплине, жадно насыщались на всем протяжении этого обманчивого двухнедельного мира и первых дней осады, и запасы продуктов, которые можно бы растянуть на полгода, были уничтожены за один месяц.
Джилл, поблескивая шоколадными бедрами, склонилась над единственным железным котлом, в котором маленькая хозяйка Питера стряпала еду. Горестно вздыхая, она осмотрела крошечный кусочек сушеной оленины, который вместе с горсткой кукурузы и несколькими моллюсками должен был пойти на приготовление жидкой бурды — мешанины из того, что попалось под руку. Тем не менее она улыбнулась, похлопывая себя по животу, значительно утратившему свою округлость; то же самое произошло и с ее маленькими крепкими грудками.
Питер благодарил Бога, что его гарем не последовал примеру некоторых рабынь-индианок, напяливших на себя нелепые костюмы — жалкую имитацию одежд европейских женщин, — выкроенные из старых материй или изношенной парусины. Рабыни Питера благоразумно отказались надеть на себя что-либо более существенное, чем украшенные бахромой передники из оленьих шкур, почти не скрывавшие их прелестей.
В качестве своей доли из полученного ими выкупа Питер предусмотрительно выбрал браслеты, кольца для украшения ног и ожерелья из роскошной золотисто-красной меди. Первое время ему пришлось трудновато, так как невозможно было одарить служанок равными по ценности вещицами. Джилл набрасывалась на Джейн, вырывая у нее медную серьгу, которую ошибочно считала более ценной, нежели маленькая серебряная подвеска, оправленная в черепаший панцирь.
В целом же, пока оставалась еда, они втроем поживали счастливо. Питер любил понежиться, возложив голову на колени Джейн, в то время как Джилл с упоением копалась в сальных и желтых его волосах, отыскивая каких-либо насекомых. С той поры, как отбыли они из Плимута, в колонии не оставалось, пожалуй, ни одного человека, кто не дал бы на теле своем пристанища всевозможным паразитам.
Когда запасы провизии почти иссякли, Лейн — один из немногих среди колонистов хранивший обет безбрачия — произнес пространную речь, настаивая, чтобы все пленницы были отпущены на волю. Из-за этого возникла угроза открытого мятежа.
— Какая разница? — прорычал Эндрю Госнолд. — Еще несколько дней — и все мы погибнем. А до этой поры давайте лучше хоть спать-то будем в тепле.
— Но может прийти корабль.
— Корабль? — Со всех сторон зазвучал издевательский смех. — Ни за что не отдам свою Сюзан — лучше сам ее съем.
